Разрешение на жизнь
Шрифт:
– Нет. – Настя явно ждала этого вопроса, и тут же слова посыпались как из рога изобилия: – Я… Я влюбилась. Он такой, знаешь, такой… Высокий, почти моего роста, седой, на Клинта Иствуда похож, только лучше. А какой страстный, ты не представляешь…
– Когда же ты все успела? – засмеялась Лена.
К скоротечным романам приятельницы ей было не привыкать.
– И еще, – Насте было некогда отвечать на вопросы, надо было поделиться, тем, что накопилось, – он имеет отношение ко всей этой шахматной катавасии. Он мне такое рассказал, ты не поверишь. Там такая романтическая и печальная история. Короче, жил один человек… Подожди, Ленка, это он. Он… ждет меня у подъезда.
Телефон отключился, и Андреевская в некотором недоумении посмотрела на мужа.
ГЛАВА 8
10 марта, пятница
Как она закричала, как же она закричала… Найт стоял у окна, курил, наверное, пятидесятую сигарету за день и смотрел на вечернюю Москву. Смотрел на город, а видел в отражении высокого немолодого мужчину с короткими седыми волосами и тоской в глазах. Или это абберация зрения? И тоска – просто результат неправильного преломления лучей в отражающей поверхности?
Ему казалось, что боль уже давно умерла, утихла, остались только память и долг, но сегодняшняя встреча показала, что все это не так, что все живо. И еще как живо. Почти такая же высокая, как Лялька, ну может, та была чуть-чуть пониже, Настя еще и повадкой напомнила Найту его первую жену. Такая же безалаберная, немного нелепая и нескладная.
Она подтвердила ему то, что сказал Женя, – кто-то шел по его следу, искал шахматы. Причем кто-то, кто стоял очень близко, потому что знал его старое домашнее прозвище, казалось, умершее тридцать лет назад вместе с Лялькой и так и неродившейся Сонечкой.
Он здесь в Москве поначалу никому его не называл, вчера только сказал Жене, надо ведь было как-то к нему обращаться, а настоящее имя называть не хотелось. Да и дома, если даже кто и знал, давно должен был забыть. Может быть, только старый Готфрид, нотариус, оглашавший завещание? Об этом стоило подумать.
Но этот кто-то, кто так много знал о нем, даже не по следу шел, а опережал его в чем-то, что еще раз доказала история с таиландской дешевкой, которая валялась теперь в коридоре. Настя, когда он объяснил ей, что это, кивнула печально головой и бросила шахматы здесь. Надо было бы ей вернуть, все-таки денег каких-то стоит, другое дело, что продать невозможно. Теперь, правда, вряд ли получится.
Только логику поступка неведомого конкурента понять пока не удавалось. Кто-то дал на Настин телефон объявление о шахматах, а потом принес ей набор. Зачем? Она – Максимовна и явно не имеет отношения ко всей истории. А если бы даже имела, то какой все-таки смысл в этих действиях?
Он достал из кармана список, полученный от Жени, взглянул на часы, через пятнадцать минут нужно было ехать. Из семи адресов он отработал пока два, и оба безуспешно. В одном случае оказалось, что нужный ему человек здесь действительно, как они выражались, прописан, но уже давно не живет, а живет не то у дочери, не то у сына, не то у любовницы и появляется не чаще одного раза в год, чтобы снять показания счетчика. Соседка, замученная жизнью толстая пятидесятилетняя женщина с жуткой одышкой, сказала, что ее уже расспрашивали про Вадима Петровича несколько дней назад. Найт тогда уже знал от Жени о конкурентах, но еще не понимал, что они его опережают.
Во втором месте выяснилось, что нужный ему человек умер два месяца назад от инсульта, а информация эта, похоже, просто не дошла туда, где составляли список. Поскольку он жил один, даже дальних родственников не было, то квартира оказалась выморочным имуществом, отошла государству и пока стояла пустой. Здесь Найту повезло в одном, после разговора
Высокий Вадим Кольцов никак не подходил под описанного полицейским маленького вертлявого человека. «Wie Zigeuner Kind…» – сказал тогда лейтенант. «Как цыганенок» мог, конечно, потерять за тридцать лет часть волос, наверняка утратил их цвет, но вряд ли вытянулся за это время до «дяди Степы». Найт не знал, чей это дядя и чем знаменит, но выразительно поднятые старухой брови ясно показали ему, что безвременно почивший был человеком роста не маленького.
Пожилых женщин у подъезда, этих вечных, как уже понимал Найт, дежурных, даже расспрашивать не пришлось, они сами все рассказали, радуясь возможности поговорить с кем-нибудь, кому еще не надоела их болтовня. Найт, правда, не понял, был ли кто-нибудь здесь до него, сам расспрашивать не стал, пожалел только, что не догадался поговорить о внешности Вадима Петровича Козлова по первому адресу.
Потратив практически впустую три дня (два адреса, а результат ноль), Найт зашел к Жене и попросил подобрать к ним телефоны. Тот подобрал, быстро и точно, как и все, что делал, и Найт начал обзвон сегодня днем. Только почти никого не застал. Кроме этого самого Вадима Вениаминовича Козлова, который и назначил ему встречу на полвосьмого.
Еще пятнадцать минут. Всю жизнь он был человеком до чего-то доживающим. Вот вернется из Иностранного легиона отец (не вернулся), вот через полчаса мама придет с работы (обычно возвращалась), вот через два часа у него свидание с Лялькой (всегда опаздывала). Она смеялась над этим его странным качеством и призывала бросить такое глупое занятие и не доживать, а жить.
Найт сел в кресло, все-таки возраст иногда давал о себе знать, и почувствовал на сиденье какой-то инородный предмет. Он пошарил под собой рукой и вытащил… женский лифчик. Несколько часов назад он отнял его у Насти со словами, что нельзя прятать два таких очаровательных цветка, и забыл вернуть. Вообще было просто невозможно понять, зачем он ей при нулевом номере. Подложен поролон для увеличения размера? Нет, он потрогал рукой, точно нет…
Как в этом проявляется нрав, по-детски упрямый и мило глуповатый – «Врать не буду ни себе ни людям, но очень хочу, чтобы все было правильно, и поэтому так живу – раз я женщина, то у меня должен быть бюстгальтер…»
Жаль, что все так получилось, но не тащить же ее за собой.
И все-таки откуда они узнали его прозвище? Как она сегодня всполошилась, когда он назвал себя (ну не говорить же свое настоящее имя): «У вас совсем, совсем другой голос». Еще бы, он-то ей точно не звонил. Если его сдал старый Готфрид, то почему? Дали денег? За что? Чтобы узнать что-то про него?
Но зачем? Зачем кому-то знать про него, некрупного антикварного дилера? Одинокого, несмотря на сына, немолодого человека. Из-за шахмат? Кого еще могут интересовать сейчас эти шахматы? Конечно, они стоят каких-то денег, но совсем не таких, чтобы платить нотариусу и поднимать бучу здесь. Три-четыре тысячи долларов, ну может быть, если знать, для кого они были сделаны, десятка.
Вот если Готфрид проболтался о подарке дяди Руки, тогда другое дело, тогда вся суета становится понятной. А может, он и сам, старая лиса, решил заработать и нашел клиента. Предположить, что кто-то тридцать лет помнил об этой сделке и ждал, пока полоумный Плантуро-отец загнется, довольно трудно. А Плантуро-сынок, наверное, давно спился и вряд ли различает, где право и лево. Во всяком случае, когда Найт видел его несколько лет назад, тот уже даже денег не просил, только ждал, когда ему нальют.