Разрешённые и неразрешённые диссонансы
Шрифт:
– Не-ет! Это абсурд! – истерично завыл он. – Я, я должен быть на его месте!
Борис быстро поплевал на ладони, растёр слюну на своих щеках и ушах и, взяв короткий разбег, с силой воткнулся в ограду головой. Тело его оставалось в садике, а голова выходила на улицу, то есть диаметрально противоположно положению предыдущего узника.
– Берите у меня интервью! – кричал он. – Я расскажу такие вещи, что вам и не снились! Про Нерона расскажу! Про трансцендентальную апперцепцию и категорический императив! Про всё, что хотите, поведаю!
– Вызывайте психушку, – крикнула репортёр и направилась к машине.
Зеваки весело улюлюкали и не собирались расходиться.
– Серёга, – сказала она слесарю, – тащи ножовку и отпили один прут. А то повадятся сюда вот такие да будут свою башку бестолковую в это место совать. Муниципальные проверки нагрянут – грехов не оберёшься.
Она так сказала для отвода глаз. На самом деле у неё были свои виды на молодого мужчину, которого она собирается спасти.
Таким образом, эта дырка в ограде существует и поныне. Если уж человек проложил где-то тропу, то она не зарастёт никогда.
НЕВЕМОРОЧКА
Он пытался уснуть, но мысли стучали, раздувая вены на висках и наливая веки. Последнее создавало ощущение тяжести наваливающегося сна, но это была лишь иллюзия. Бессонница мучила его много месяцев, но не была такой беспробудной, как в эту ночь. Для сна необходимы силы, а он их растратил, его выжали до последнего миллилитра жизненной эссенции и выплюнули как отдавшую вкус жевательную резинку. Силы нужны всегда, даже для того, чтобы схватить сон за горло: «А ну, давай, засыпай меня!» Какое там, он даже не мог обижаться и гневаться из-за полного опустошения. Никаких желаний. Смерть? Однако – мысли. Cogito ergo sum. Но что это за существование, когда нет ни воли, ни чувства. Одни только мысли: графики, цифры, обрывки фраз коллег, секретарши, шефа. Нет, это не мысли. Это, скорее, образы, осколки образов, что ли. Что же дальше? А вот это уже мысль. Итак, что же дальше?
Дети выросли и разбежались кто куда, изредка навещают. С женой холод. Работы нет. И никуда не возьмут – уже за пятьдесят. Смешно даже соваться куда-то. Попробовать в грузчики, дворники? Силы уже не те. Ей богу, хоть в могилу. Телефон…
Высветился тёщин номер. Жена звонит, наверное… Совсем не хочу говорить. Ни с кем. Ничего не хочу. Повеситься? Утопиться? Но для этого опять же сила и воля нужны. Вот бы так умереть: закрыл глаза, раз – и всё! Отравиться проще. Но чем? Тьфу, опять какие-то проблемы! Суета сует даже со смертью! Нет, ничего не хочу больше!
Однако он встал. Пять часов ночи, выходной день. Окно за шторами посветлело. Вышел на улицу в домашних тапочках, сел на лавочку. Вокруг никого. Тишина. Словно нейтронная бомба уничтожила всё живое. Впрочем, птички поют. Погибли только люди, задушенные своими постельными принадлежностями.
Он долго сидел и морщился. Его что-то раздражало извне. Что же это? Наконец, он понял. На дереве в трёх метрах от него сидит ворона с поставленной глоткой и нет-нет да каркнет в его сторону.
Он тяжело поднял на неё глаза. Ах ты зараза… Ворона, расщеперясь на ветке, нагло смотрела на него и, будто бы намеренно издеваясь, ещё противнее раскатила своё «кар-р-р». Нет бы это был благородный ворон, как у Эдгара По! Как бы сейчас хорошо услышать это знаменитое и трагическое never moor! Как бы взметнулась душа от этого «никогда больше» и слилась бы с мировой скорбью! Так нет же! Судьба подсовывает пошлейшую серую ворону, которая, как базарная баба, обвешивает и обсчитывает тебя, может быть, в последние минуты жизни!
Он схватил валявшуюся палку и в отчаянии запустил ей в
Вдруг ворона встрепенулась да как долбанёт его клювом в верхнюю губу. От неожиданности он выронил ожившую тварь, которая как-то боком отбежала от него, забила крыльями и полетела низко и тяжело прочь. Потом она оглянулась в полёте и презрительно каркнула два раза извергу в лицо. И послышалось ему, что это были вроде бы слова never moor. Но больше его поразили не сами слова, а тон, каким они были выкарканы – на, мол, от меня не убудет; тоже мне, трагик нашёлся!
Он не помнил, как оказался дома – это был, казалось, эффект мгновенной телепортации. В зеркале отражалось какое-то чужое лицо с опухшей губой. Но он узнал себя по глазам, как криминалисты узнают преступника, сделавшего пластическую операцию. Губища отливала синевой, точка эпицентра повреждённого органа кровоточила. А как болит! Хорошо, что глаз не выклевала! Вдруг он замер. Какое это яркое чувство – боль. Он её давно не испытывал. По сравнению с ней бытовая тягомотина, служебные унижения и дрязги – это лишь трение, которое больше противно и муторно, чем больно. От этого постоянно умираешь, но не умрёшь никогда. Вечное умирание? Забавно. Нет, это мне специально по башке, вернее, по губе, дали, мол, живой ты, дурик.
Глаза в зеркале повеселели, и он громко рассмеялся, тыча пальцем в своё отражение: «Ну, и рожа! А расскажи кому, не поверят!» Он машинально стал набирать номер на мобильнике, но остановился. «Спит? Не спит? Ладно часа через два позвоню».
Он распахнул окно, из которого в жилище ворвался щебет птиц. Вглядываясь в деревья и кусты, он пытался отыскать взглядом свою спасительницу, но карканья не было слышно. В дальнейшем, если он слышал карканье, то впивался глазами в то место, откуда шёл голос. Он говорил, что узнал бы её из тысячи, мол, глаза у неё были разные: один карий, другой – зелёный.
Жизнь его мало-помалу наладилась. Он частенько рассказывал эту историю приятелям и знакомым, показывая шрам на губе. При этом он называл ворону «своей невеморочкой». Но те только делали вид, что верят, глубокомысленно покачивая головами с затаённой хитрецой. Глаза выдавали их думы: «Вот заливает, фантазёр! Наверняка, как выперли с работы – напился с горя и хряпнулся мурлом об лавку. А нам – птица его спасла! Нас почему-то никакие пичуги не спасают».
ГЛУБИНА И ВЫСОТА
Философская сказка
Жил-был крот. Добрый был малый, отзывчивый, как говорится, последнюю рубаху отдаст нуждающемуся. Женился он, разумеется, на кротчихе. Хорошая была жена, тоже добрая, сердобольная, нежная. Пошли у них детишки, кротчата, такие же слепенькие по своей природе, как и их родители. И вот однажды почувствовали они у себя в прихожей какое-то тепло – то был беспомощный птенец, неведомым образом угодивший в широкую лунку подземных зверьков. Обнюхали его кроты.
– Говорила, что не надо так широко копать, – посетовала жена. – Что теперь делать с чужим детёнышем?