Разрешите влюбиться. Теория поцелуя
Шрифт:
Я лихорадочно продолжала хватать мятые сырые листы и прижимать их к груди. Все засуетились, отступая в стороны.
– Так. Расходимся. – Решительно сказал он. – Ты, Гаевский, хочешь помочь? Если нет, дуй на пары. И живо.
Послышались шаги, затем мягкий хлопок двери, мотор ожил, и красный спортивный автомобиль отъехал на несколько метров в сторону, чтобы там припарковаться.
– Что тут у тебя, Ежова? – Андрей Павлович наклонился, вглядываясь в мое лицо.
– Ничего. – Воскликнула слишком громко, выдав свое беспокойное, взвинченное и близкое к настоящей истерике
И замолчала. Оставалось сграбастать в охапку еще пару листов.
Преподаватель сделал несколько шагов, поднял с асфальта то, что осталось от курсовой, и молча протянул мне.
– Спасибо. – Схватила.
Прижала к груди.
– Поторопись. – Вздохнул он, глядя на меня с жалостью. – Занятия вот-вот начнутся.
Отряхнул ладони.
– Угу.
Я развернулась и помчалась по лужам к мусорному контейнеру. Слезы застилали глаза, больно щипали веки. Было так чертовски обидно, что хоть не вой. «Ну, и видок, наверное, у меня. Без страха не взглянешь». Встала на носочки, бросила в урну целый ком смятых надежд и вытерла лицо сырым рукавом.
«Как теперь объясняться? А главное, где взять денег, которые нужны сегодня и срочно?»
Всхлипнула, развернулась и припустила к входу в универ.
Уже на лестнице не удержалась и обернулась вправо, где краснел большим пятном спортивный автомобиль. Гай стоял возле своей машины и курил.
Я не могла знать точно, но почему-то была уверена – он провожал меня глазами. И от этой мысли по спине побежали мурашки. Трудно будет забыть этот взгляд – злой и холодный, забирающийся в самую душу. Но что я еще запомнила – это жар его ладони: та, словно назло ледяным глазам, была горячей и мягкой. Такой уютной, что не хотелось отпускать.
Я забежала в вестибюль и понеслась прямиком в уборную, чтобы привести себя в порядок. Но уже знакомый девичий смех за дверью женского туалета меня остановил.
– Какая же она стремная! – Сказал кто-то. – И не стыдно в бабушкином плаще в универ ходить? Фу!
– Курица мокрая!
«Не хочу. Не хочу сталкиваться с ними, встречаться взглядами, знать, что они болтают про меня».
Развернулась и побежала в раздевалку.
– Возьмите, пожалуйста. – Протянула старушке-гардеробщице мокрый насквозь плащ.
Потоки студентов расходились прочь, подтягивались ближе к аудиториям. В коридоре становилось спокойнее, и я была рада, что на меня больше не глазеют.
– Ох, что это с твоей одеждой, деточка? – Бабулька наградила меня испытующим взглядом.
– Так. Промокла. – Вздохнула я, пытаясь пригладить непослушные волосы.
Мои кудряшки в обычные дни жили своей жизнью и с моим мнением не считались, а сегодня, напитавшись дождевой водой, так и вовсе – торчали в разные стороны. Безобразие. Кошмар. Просто ужас.
– С него же вода течет! – Старушка нахмурилась. Подалась вперед, наклоняясь на стойку, оглядела меня с головы до ног и поспешила отворить дверцу, пропуская внутрь. – Так, милая, давай-ка проходи.
– Нет, мне…
– Проходи скорей. – Втянула меня за руку.
– Но…
– Ничего не хочу слышать. Ты вся мокрая! Гляди, аж колготки сырые. И платье.
– Не могу я. – Попыталась сбежать, но не вышло, старушка уже преградила мне дорогу. – Мне на занятия надо.
Она забрала из моих рук разбитые очки и покачала головой:
– Вижу я, как ты со своими учебниками вечно носишься. Второй год уже: от библиотеки и обратно, туда-сюда, туда-сюда. То чертежи у тебя подмышкой, то папки с работами. Лучше б ты в столовку так быстрее всех чесала и пирожки там грызла вместо карандашей, вон тощая какая стала!
– Откуда вы… – Вздохнула. – Я думала, что я неприметная… – Подталкиваемая ее цепкими морщинистыми руками, буквально рухнула на стул.
– Ну, оно может и так. – Старушка живенько и совсем по-молодецки ухватилась за громоздкий радиатор и придвинула его к моим ногам. – Но от моего глаза ничего не скроется. Каждый день на вас смотрю, на студентов. – Гардеробщица бесцеремонно ухватилась за мои коленки и подтянула их ближе к радиатору. – Одни красятся, как пугало, и хвалятся своими километровыми ногтями подружкам. Потому что им хвалиться больше нечем. Другие пычкать за угол каждую переменку бегают: «Дай куртку, на куртку, дай снова, забери обратно». Но ладно хоть, ума хватает одеться, а то давно бы остатки мозгов простудили!
Я всхлипнула и провела ладонями по сырым колготкам.
– Лучше б я красилась. – Посмотрела с сожалением на разбитые очки в руках старушки. – Тогда бы меня не называли страшилой.
– Кто страшила? Ты? – Она быстро-быстро захлопала белесыми ресницами. – Да я такой красавицы давно не видывала, честное слово! Нашла кого слушать, лучше меня послушай, чем этих куриц размалеванных: люди не обязаны выглядеть так, чтобы им нравилось.
– Но…
– Никаких но!
– Мне на пару пора, – жалобно протянула я, глядя, как пожилая женщина заботливо расправляет края моего плаща, чтобы он равномерно высох.
– Нет уж, милая. Никуда я тебя не отпущу. – Она замерла, заботливо и по-отечески оглядывая меня. – Посидишь здесь с часок, высохнешь. Ничего с твоей учебой за это время не случится.
– Не могу. – Мне захотелось разреветься.
– Это еще почему? – Наклонилась ко мне старушка.
– Сегодня сам профессор читает важную лекцию. Пропущу – ничего не пойму. А не пойму – придется материал самой искать по разным учебникам. А на это времени совсем нет, у меня работа.
– Откуда ж ты такая? – Охнула она, качнув седой головой. – Ответственная.
– Из Степановки. – Пробормотала, утирая подступившую слезу кулаком.
Раздался звонок, и кто-то требовательно позвал старушку к стойке приема одежды.
– Хорошо. – Вздохнула она, протягивая мне очки. – Кофта сухая у тебя? А то в мокрой никуда не пущу.
Я поежилась, ощупывая рукава. Те были терпимо влажными.
– Сухая. – Кивнула, слукавив.
– Тогда второй звонок прозвенит, и побежишь. А пока пусть колготёшки твои сохнут. – Наказала она. – Придвигайся ближе. Вон, стучишь зубами. И волосы все сырые. Караул!