Разрозненные страницы
Шрифт:
Пианисты из филармонии свысока относились к эстрадным номерам, даже к лучшим.
Так, в какой-то заграничной поездке со смешанной группой (эстрада и филармония) пианистка (кстати, очень плохая) однажды сказала с гордостью, глядя в ноты великолепной, настоящей мексиканской румбы, исполнявшейся двумя прекрасными танцорами:
— Я в жизни этих румб не видела и играть их не умею!
Вот это было правдой: играть она не умела — танцоры плакали после каждого своего выступления, как и певцы.
Существовали, конечно, и блестящие мастера (они в программе называются концертмейстерами).
Никто
Тщетные заботы
После войны оставшиеся в городах инструменты — рояли, а в большинстве случаев пианино — были в ужасном состоянии. Беспризорные, без ключей, без чехлов, стояли они во всех клубах, и каждый, присев на табуретку, мог колошматить по клавишам сколько угодно, пока с них не отскочат беленькие пластинки. Немного погодя их стали мыть горячей водой старательные уборщицы. Но ключей по-прежнему не было.
Придя в клуб в любом городе, вы могли в красном уголке попросить шахматы, шашки, ракетки и мячики для пинг-понга, кий и шарики для настольного бильярда. Но при этом нужно было в залог оставить какой-нибудь документ. И обратно завклубом принимал и фигурки, и шарики по счету. Однако вы могли по-прежнему сесть за инструмент и дубасить по клавишам или тыкать одним пальцем, подбирая «На окошке у девушки все горел огонек». Я спрашивала у завклубами и в Куйбышеве, и в Мерве, и в Подольске, почему это так. Они мне объяснили:
— Понимаете, если потеряют короля или пешку, а тем более не сдадут ракетку, я отвечаю зарплатой. А насчет инструмента никто не спросит. А настройщика не было с сорокового года, это еще до меня.
Я писала докладные об этом и своему начальству, и в министерство. Ведь в каждом гастрольном концерте состав участников был строго ограничен. Поэтому, если не было скрипача или балалаечника, пианист обязательно должен был играть еще и соло. Значит, без исправного инструмента концерт укорачивался, качество его снижалось.
Рояли нередко перевозились на грузовиках из одного помещения в другое: то в театр, то в клуб, то в красный уголок. В соответствии с программой концерта рояль катали то за кулисы, чтобы освободить место для танца, то на передний план для певицы или инструменталиста (скрипка, виолончель). Поверить трудно, что однажды, когда пианист опускался на табурет перед роялем, рояль рухнул — отломилась одна ножка. Это происходило в воинской части, и солдаты подставили вместо задней ножки кусок бревна.
Певец Киричек возил с собой ключ для настройки, в каждом городе фактически настраивал инструмент, чтобы певцы, вынужденные петь на тон выше или на полтора тона ниже, не сорвали себе голос, а инструменталист мог получить нужное ему «ля».
Однажды, проверяя клавиатуру и желая попробовать звук, пианист вдруг обнаружил, что одной педали вообще нет (плохо работали или отказывали они всегда). Артист был в таком ужасе, что начал кричать, как от боли. Все сбежались. Поднялась паника: лазали под пианино, открывали крышку, спрашивали всех — никто ничего не знал, никто не заметил даже, когда и как это случилось. Наконец удалось найти
— Нашла я эту железяку, когда убиралась. Завхозу отдала.
Все-таки нашли завхоза (он жил недалеко), и концерт состоялся.
Ко всем такого рода трудностям и неожиданностям надо было быть готовым всегда. И в подобных случаях тот, кто вел программу, мог как-то спасти положение или еще больше ухудшить его.
Опять о Брунове
Борис Брунов всегда был моим настоящим другом. Милый, остроумный, он умел рассмешить всех в трудную минуту. Борис — цирковой мальчик, из семьи цирковых артистов (мать — итальянка). Семья ездила по всему Советскому Союзу с цирком. Работая с родителями в цирке, мальчик учился в школах пяти городов.
Борис умел играть на маленькой гармошке (концертино) очень музыкально, но он удивительно плохо разговаривал на сцене. Моя борьба с его дикцией была долгой и упорной. Был Борис для всех в группе хорошим товарищем, характер имел вспыльчивый, но добрый. На клочках бумаги, мелом на стенах и дверях он рисовал на всех карикатуры, насмешливые, беспощадные и очень похожие. Самые смешные и злые — на себя. Мы с Бруновым и Штаркманом дружили, как школьники, и это облегчало бесконечные дороги.
Был с нами в группе один прекрасный молодой певец, который, к ужасу всех, оказался человеком пьющим. Всегда приходилось опасаться, что он сорвет концерт. Ведь заменить некем, и певец хороший, красивый, имел большой успех. Да вот поди же! Борис постоянно помогал уговорить или найти его. А тот мог на любой станции выбежать из вагона, хватить кружку ледяного пива, а потом болеть несколько дней. За обедом он съедал две тарелки супа, два или три вторых блюда, батон хлеба и выпивал несколько кружек пива. Певец полнел, фрак уже не сходился на нем, артист терял внешность, но остановить его было невозможно.
Состав гастрольной группы бывал непостоянным. Так, вместо Штаркмана мог быть совсем другой пианист. Ведущим ездил несколько раз Григорий Шварц — ленинградский конферансье средних лет, корректный, опытный, профессионально умелый, очень добросовестный человек и хороший товарищ.
Но уж все было не так, как с теми, на ком прочно держалась программа.
Потом я долго не встречалась с Борисом Бруновым. Он получил в Москве прописку по всем статьям и как признанный конферансье. И публика его полюбила. К сожалению, он не сделал всего, что мог сделать на эстраде и чего другие делать не умели. Однако благодаря природной талантливости и быстрой хватке, когда нам пришлось быть вместе в первых заграничных гастролях, Брунов имел там огромный успех. Во-первых, не зная ни одного языка, он вел программу в Англии, например, по-английски.
Для каждого города (в Шотландии, в Англии) он выучивал и пел песенку, аккомпанируя себе на своем любимом концертино (там в каждом городе — своя песенка).
Это вызывало бурный восторг зрителей.
Потом Борис объездил полсвета, выучивая все наизусть — хоть по-итальянски, хоть по-испански, хоть по-арабски. Память и музыкальность его поразительны.
Затем Борис Брунов не то чтобы зазнался, но просто посчитал, что хватит с него моих бесконечных придирок и замечаний, обучения и требований.