Разрушь меня
Шрифт:
Он так долго молчит, что мне хочется прокусить себе язык.
— Я должен был найти тебя, — шепчет он. — Я спрашивал всех, но нигде не получал ответов. Мир рушился, дела шли все хуже, я не знал, что делать. Надо было заботиться о Джеймсе, найти способ выжить, я записался в армию, но не забывал о тебе. Я всегда надеялся, — его голос дрогнул, — что однажды снова увижу тебя.
У меня не осталось слов. Карманы наполнились бессвязными письмами. Мне так хочется что-нибудь сказать, но я молчу, боясь, что сердце вот-вот взорвется.
— Джульетта?..
— Ты меня нашел, —
— Ты… не рада?
Я подняла глаза и впервые поняла, что он нервничает. Волнуется. Не уверен в том, как я отнесусь к его словам. Я не знаю, плакать, смеяться или осыпать его поцелуями. Я хочу засыпать под стук его сердца. Я всегда хочу знать, что он живой, здоровый, сильный и спокойный.
— Только ты был неравнодушен ко мне. — Я моргаю, чтобы прогнать слезы, в горле печет. Тяжесть сумасшедшего дня обрушилась на меня, грозя раздавить. Я хочу кричать от счастья, боли, радости и отсутствия справедливости. Я хочу коснуться сердца того человека, который небезразличен ко мне. — Я люблю тебя, — шепчу я. — Больше, чем ты можешь себе представить.
Его глаза — полночь, наполненная воспоминаниями, единственные окна в мой мир. Его подбородок напряжен, рот крепко сжат. Он осторожно кашляет; я вижу, что ему нужно собраться, и говорю: Джеймса нужно бы уложить. Адам кивает, бережно подхватывает брата, встает и уходит в кладовку, превращенную в спальню.
Я вижу, с какой нежностью он смотрит на единственную родную душу, и понимаю, почему Адам пошел в армию.
Я знаю, отчего он терпел роль мальчика для битья при Уорнере. Знаю, почему решился окунуться в леденящую реальность войны, почему бежал при первой возможности, почему твердо настроен дать отпор.
Он борется не только за себя.
Глава 33
— Дай-ка я взгляну на твои порезы.
Адам стоит перед дверью Джеймса, засунув руки в карманы. Он в тесной темно-красной футболке, открывающей руки с красивыми рельефными мускулами и татуировками, нанесенными рукой профессионала, которые я научилась узнавать. Он перехватывает мой взгляд.
— Выбора не было, — говорит он, глядя на черные полоски чернил, въевшихся в его предплечья. — Стояла задача выжить. Работы не было, взяли только в армию.
Подхожу к нему и касаюсь татуировок.
— Я понимаю.
Он, еле сдерживая смех, чуть заметно покачал головой.
— Что? — Я резко отдергиваю руку.
— Ничего, — улыбается он, обнимая меня. — До сих пор не верится — ты здесь, у меня дома…
Волна жара поднимается по моей шее — я будто падаю со стремянки с кистью в свежей красной краске. Я не привыкла к ласковым словам. Прикусываю губу.
— А где ты делал татуировки?
— Эти? — Он посмотрел на свою руку.
— Нет. — Я потянула его футболку вверх так неудачно, что Адам едва не потерял равновесие. Попятившись, он оперся спиной о стену. Я задрала футболку до ворота, борясь со смущением, и погладила птицу на его груди. — Вот это откуда?
— А-а, — говорит Адам. Меня увлекает красота его тела. Штаны со множеством карманов сидят очень низко на бедрах — видимо, он снял ремень. Заставляю
— Ты мечтал о ней?
— Да, все время. — Он чуть улыбается воспоминаниям. — Как хорошо было… Прекрасное чувство — надежда. Я держался за воспоминание, боясь, что оно исчезнет. А оно вот стало постоянным.
Я накрыла татуировку ладонью.
— Я мечтала об этой птице все время.
— Об этой? — Он в изумлении приподнял брови.
Я кивнула:
— Именно о такой. — Что-то в голове становится на место. — До того самого дня, когда ты вошел в мою камеру. С тех пор я не думала о ней.
— Шутишь!
Но он видит, что я не шучу.
Я отпускаю футболку и прижимаюсь лбом к его груди. Вдыхаю его запах. Он обнимает меня крепче и кладет подбородок мне на голову.
И так мы стоим века, и от старости я уже не помню мир без этого тепла.
Адам промывает мои порезы в ванной, пристроенной к гостиной. Это миниатюрная комнатка с унитазом, раковиной, маленьким зеркалом и крохотной душевой кабинкой. Мне все это очень нравится. Когда я выхожу из ванной, вымывшись и наконец переодевшись, Адам ждет меня в темноте. На полу разложены одеяла и подушки; для меня это райское ложе. Я так вымоталась, что готова проспать несколько столетий.
Я ложусь рядом, и Адам обнимает меня. В комнате вовсе не жарко, но Адам — настоящая печка. Прячу лицо у него на груди, и он крепко прижимает меня к себе. Веду пальцами по его обнаженной спине, ощущая, как напрягаются мышцы от моего прикосновения. Останавливаю пальцы у пояса его брюк, цепляю указательным шлевку для ремня. Чувствую на языке вкус слов.
— Я серьезно, чтобы ты знал.
Его дыхание прерывается на секунду. Сердце начинает биться слишком часто.
— Что — серьезно?
Хотя он прекрасно знает, что я имею в виду.
Мне вдруг становится неловко от моей откровенности, даже бесцеремонности. Я ведь ничего не знаю о том, о чем отважилась попросить. Но знаю одно: я не хочу ощущать на себе ничьих рук, кроме рук Адама. Никогда.
Адам ложится на спину. Я различаю черты его лица, глаза, блестящие в темноте. Глядя на его губы, я говорю:
— Я ведь ни разу не просила тебя остановиться. — Мои пальцы медлят на пуговице пояса брюк.
Онемев, он смотрит на меня, не веря своим ушам. Его грудь часто поднимается и опускается.
Я наклоняюсь к его уху.
— Коснись меня.
Он решается.
Мое лицо в его ладонях, мои губы в его губах, и он целует меня, я кислород, а он умирает без дыхания. Он почти сверху, его рука в моих волосах, другая гладит меня и подхватывает под колено, подтягивая меня ближе, выше, теснее. Он рассыпает поцелуи на моей шее, и экстатическая электрическая энергия пронизывает меня, зажигая внутри пламя. Я вот-вот воспламенюсь от нервного возбуждения, пропитавшего каждое мгновение. Я хочу погрузиться в его существо, ощутить его всеми пятью чувствами, утонуть в волнах чуда, осветившего мою жизнь.