Разрушенный трон
Шрифт:
Я давно уже перестала задаваться вопросом, почему это продолжается. Меня воспитывали не для того, чтобы я смирилась с тем, что сижу в клетке, как это сделали многие. То, что для меня – капитуляция, которая сводит с ума, для многих людей является единственным способом выжить. Полагаю, мне следует поблагодарить полковника за мою упрямую веру в свободу. Он никогда не позволял мне думать иначе. Он никогда не позволял мне принимать то, откуда мы. Не то чтобы я когда-нибудь скажу ему это. Своими действиями он лишил себя всякого права на
Но и я тоже. Думаю, это справедливо. А разве я не верю в справедливость?
Я слышу шаги и поворачиваю голову, прижимая пистолет к себе в попытке его спрятать. Коллега-гвардеец не стал бы возражать против оружия, но Серебряный офицер, безусловно, возражал бы. Не то чтобы я ожидала, что кто-нибудь найдет нас здесь, внизу. Этого никогда не бывает.
Инди даже не пытается поздороваться. Она останавливается в нескольких футах от меня, и даже при скудном освещении туннеля я могу разглядеть татуировки на ее загорелой коже. С одной стороны, от запястья до макушки ее бритой головы, поднимаются шипы, по второй ее руке спускаются розы. Ее кодовое имя Холидей, но Сад был бы подошло куда больше. Она тоже капитан – и тоже подчиняется полковнику. Всего под его командованием десять человек, каждый с большим отрядом присягнувших солдат, присягнувших своим капитанам.
– Полковник ждет тебя у себя в кабинете. Новые приказы, – говорит она. Затем она понижает голос, хотя так глубоко в Ирабелли нас никто не услышит. – Он недоволен.
Я ухмыляюсь и протискиваюсь мимо нее. Она ниже меня ростом, как и большинство людей, и ей приходится приложить усилия, чтобы не отставать.
– Разве он когда-нибудь бывает доволен?
– Ты понимаешь, о чем я. Это совсем другое.
Ее темные глаза вспыхивают, и я вижу в них страх. Это случается редко. В последний раз я видела ее в лазарете, когда она стояла над телом другого капитана. Саралин, Милосердие, которая потеряла почку в результате обычного рейда с оружием. Она все еще выздоравливает, но хирурга, который ее оперировал, можно назвать в лучшем случае ненадежным.
«Это не твоя вина. Не твоя работа», – напоминаю я себе.
Я сделала все, что могла. Не в первый раз мне приходилось иметь дело с кровью, и я была лучшим медиком, который на тот момент был у нас в распоряжении. Тем не менее, это был первый раз, когда я держала в руке человеческий орган.
«По крайней мере, она жива».
– Она ходит, – говорит Инди, видя на моем лице печать чувства вины. – Медленно, но ходит.
– Это хорошо, – говорю я, забывая добавить, что она должна была встать на ноги несколько недель назад.
«Это не твоя вина», – снова раздается эхо в голове.
Когда мы возвращаемся в центральный узел, Инди останавливается и направляется в лазарет. Она не отходила от Саралины ни на шаг, исключением были только задания и, по-видимому, поручения полковника. Они вступили в Гвардию одновременно и были близки как сестры. А потом, совершенно очевидно, как несестры. Никто не был против. В организации нет правил, запрещающих сексуальные связи между гвардейцами, пока работа выполнена
Я оставляю Инди наедине с ее тревогами и иду в противоположном направлении, туда, где, как я знаю, меня ждет полковник.
Из его кабинета получилась бы чудесная гробница. Никаких окон, бетонные стены и лампа, которая, кажется, всегда гаснет в самый неподходящий момент. В Ирабелли есть гораздо лучшие места для ведения дел, но полковнику нравится тишина и закрытое пространство. Он довольно высокий, и низкий потолок делает его похожим на великана. Наверное, поэтому ему так нравится эта комната.
Когда он встает, чтобы поприветствовать меня, он задевает макушкой потолок.
– Новые приказы? – спрашиваю я, уже зная ответ на свой вопрос. Мы здесь уже два дня. Я знаю, что лучше не ожидать какого-либо отпуска, даже после грандиозного успеха операции «Озёрная». Центральные проходы трех озер, каждое из которых является ключом к Озёрному краю, теперь принадлежат нам, и никто об этом не знает. Для какой высшей цели, я не знаю. Об этом должно беспокоиться Командование, а не я.
Полковник пододвигает ко мне через стол сложенную бумагу. Ее края были запечатаны. Мне приходится открыть ее.
«Странно».
Раньше я никогда не получала запечатанных приказов.
Мои глаза сканируют страницу, расширяясь с каждым проходящим словом. Приказы Командования. Прямо сверху, минуя полковника, прямо ко мне.
– Это…
Он поднимает руку, останавливая меня.
– Командование говорит, что разглашение запрещено, – он говорит сдержанно, но я все равно слышу в его словах гнев. – Это твоя операция.
Мне приходится сжать руку в кулак, чтобы сохранить спокойствие.
«Моя собственная операция».
Сердце как бешеное колотится у меня в груди, кровь стучит у меня в ушах. Чтобы не улыбнуться, мне приходится сильно стиснуть зубы. Я снова смотрю на приказы, чтобы убедиться, что они настоящие. Операция «Красная паутина».
Через мгновение я понимаю, что чего-то не хватает.
– О вас тут ничего не сказано, сэр.
Он приподнимает бровь своего больного глаза.
– А ты думаешь, должно? Я тебе не нянька, капитан.
Он ощетинивается. Маска контроля грозит соскользнуть, и он возится с и так девственно чистым столом, стряхивая с него несуществующие пылинки.
Я отмахиваюсь от оскорбления.
– Очень хорошо. Полагаю, вы получили свои собственные приказы.
– Да, – быстро отвечает он.
– Тогда нам стоит это отпраздновать.
Полковник с трудом сдерживает усмешку.
– Хочешь отпраздновать то, что стала девушкой с плаката? Или то, что тебе поручили самоубийственную миссию?
Теперь я действительно улыбаюсь.
– А я смотрю на это по-другому. – Я медленно складываю приказы и убираю их в карман. – Сегодня вечером я выпью за свое первое самостоятельное задание. А завтра отправляюсь в Норту.