Разрыв франко-русского союза
Шрифт:
Секретная инструкция была помечена 13-м февраля. Несколько дней спустя агент по тайной корреспонденции Кошелев имел откровенный разговор с посланником императора Франца в Петербурге, графом Сен-Жюльеном. От имени царя он отдавал в распоряжение Австрии Молдавию до р. Серет и всю Валахию с прибавкой всего, что пожелала бы присвоить себе Австрия в Сербии. [51] Эти положительные предложения были неопровержимой попыткой осуществить великий проект, так как подразумевалось, что следствием их будет уступка Австрией Галиции, а это было исполнением одного из обещаний, данных Чарторижскому.
51
Вееr, 250, по донесению Сен-Жюльена от 10 – 22 февраля 1811г.
Оставалось выполнить еще два предварительных условия, необходимых для успеха дела; убедить Пруссию решительно стать на сторону России и заручиться доброжелательным нейтралитетом Швеции. В январе русский посланник в Берлине Ливен приступил к выполнению данного ему поручения,—теснее сблизить оба двора. [52] В следующем месяце ему поручено было выбрать надежного человека, например, госпожу Фосс, обер-гофмейстерину
52
Martens, Traites de la Russie aves les pussances etrangeres, VII, 16. et suiv.
53
Id.
Штединг ответил, что после постигших Швецию несчастий ей, прежде всего, необходимы покой и мир. Александр не захотел противоречить ему, но дал заменить, что всем заботящимся о своей независимости государствам грозит война с Наполеоном. После того он признался, что комплектует свою армию, подробно рассказал о своих приготовлениях, перечислил все шансы на успех; но затем, испугавшись, что, быть может, сказал слишком много, прибавил: “Впрочем, я вполне согласен с вами, что ничего не следует предпринимать опрометчиво, а следует сидеть смирно, пока это будет угодно Наполеону; но мне кажется, что нам, северянам, во всяком случае, выгоднее всего быть добрыми друзьями, и я прошу засвидетельствовать королю и наследному принцу, что таково мое истинное желание, и я все сделаю для этого”. [54]
54
Депеша Штединга от 10 —30 января 1812 г. Archives du royaume de Su'ede. Часть донесений Штединга была опубликована в конце его Мемуаров.
В государствах, официально присоединенных к Франции или подчиненных ее политической системе, можно было действовать против Наполеона только подпольными путями. На королей старались влиять через приближенных, на министров – через их жен, на власти – путем общественного мнения. Не в одном Берлине русский посланник окружает себя нашими врагами и сообщает им план действий. При второстепенных дворах Германии, в конфедеративных королевствах та же игра, то же подстрекательство. В Баварии, по рассказу одного путешественника, русский посланник Барятинский стал во главе “англо-русской партии, в которую вовлек госпожу Монжелас (жену первого министра). Тут стараются, говорит он, заронить в ум короля всевозможные подозрения о предполагаемых по отношению к нему намерениях Франции... Стараются убедить народ, что Бавария не особенно нуждается в союзе с Францией, и что под защитой России и Англии она может обойтись без всякой посторонней помощи”. [55] Прибегая к таким приемам, русские агенты действовали не по официальным инструкциям своего двора, написанным под диктовку Румянцева и, по обыкновению, весьма благоразумным; напротив, они поддавались собственному вдохновению, своей закоренелой ненависти, и императору Александру, чтобы быть обслуженным сообразно его тайным желаниям, оставалось только предоставить им свободу действий. И то сказать, на то и был назначен Кошелев, чтобы, в случае надобности, поощрить их, чтобы подать сигнал правительствам, желающим стряхнуть с себя французское иго или оказать открытое сопротивление нашему оружию. Известно, что подготовка первых сношений русского государя с мятежными кортесами Кадикса была делом Кошелева; он же поощрял и сопротивление испанцев, подавая им надежду на крупную перемену. [56]
55
Предыдущее донесение Марселя де-Серра.
56
В марте 1812 г. Александр признался шведу Левенхильму, “что он уже давно состоит в тайных сношениях с кортесами в Кадиксе”. В то же время Левенхильм подметил другой факт тайной дипломатии и также указал на него в своей переписке: “По отъезде генерала Сухтелена (русского посла в Швеции) я узнал, что, вследствие недоверчивости императора, у него две инструкции: одна, написанная собственноручно императором, другая канцлером, который не знает о существовании первой”. В большинстве “тайных переговоров” посредником служит одно и то же лицо. Однако, пользуясь Кошелевым, чтобы обманывать Румянцева, подозрительный монарх не вполне доверяет и самому Кошелеву. Депеша Левенхильма от 12 марта 1812 г. Archives du royaume de Su'ede.
Было бы делом невозможным найти ходы в главном центре французской мощи, в самом Париже? За спиной посла Куракина – этого манекена, одетого в нарядный костюм, умственные способности которого под тяжестью лет, болезней слабели с каждым днем, – Александр имел тайного поверенного в делах, не обладавшего никаким званием в дипломатической иерархии. Это был тот самый молодой гвардейский полковник, граф Чернышев, который, как помнят, служил в 1809 и 1810 гг. посредником в личной переписке императоров и который тогда же начал заниматься во Франции шпионством. 4 января 1811 г., по исполнении двусмысленного поручения в Швеции, он снова явился в Париж под предлогом передачи императору письма русского государя, в действительности же, чтобы понавести справки и понаблюдать. В Париже он нашел целое агентство по собиранию
Чернышев поселился в самом центре многолюдного и шумного Парижа, в меблированном отеле на улице Тетбу, в двух шагах от бульвара Тортони – места свиданий сплетников и праздношатающихся. Жил он скромно, на холостую ногу; прислуживал ему лакей немец и крепостной (moujik), который ходил за ним как тень. Чернышев много выезжал, поддерживал обширное знакомство, сумел втереться во все слои общества и всюду занял прочное положение. Так как Париж всегда был падок до азиатов, всегда увлекался блестящими погремушками, то мода приглашать блестящего иностранца, чем тот с таким искусством пользовался во время своих предыдущих поездок, возросла еще более. Конечно, его манера держать себя была не высокой пробы. В этом чересчур нарядно одетом, завитом, прикрашенном и страшно надушенном молодом человеке было что-то неестественное, слащавое, что не допускало известной близости, тем не менее, его томные взгляды, его то заискивающее, то слишком вольное обращение по-прежнему доставляли ему успех у женщин. Его любовным похождениям не было числа, и, если верить молве, одна из принцесс императорской фамилии, красавица Полина Боргезе, далеко не была равнодушна к его ухаживаниям.
Обладая искусством разговаривать с женщинами, он умел заставлять их болтать и извлекал из их болтовни полезные сведения. Это было одним из главных его источников осведомления. Кроме того, он обладал замечательным чутьем и поразительно угадывал в свете и в высшей администрации людей с податливой совестью, у которых наша политическая неустойчивость извратила, а то и совсем уничтожила нравственное чувство – те элементы, которые сформировались из грязных отбросов революции и сумели выплыть на поверхность. Он вращался преимущественно среди них, затем посещал салоны иностранной колонии, куда сходилось порядочное число людей, служивших Франции или в силу необходимости, или из-за выгоды, но сердца которых не переменили родины. Члены дипломатического корпуса обходились с ним по-товарищески, и когда ему удавалось получить доступ в их рабочий кабинет, он с большим искусством “скашивал глаза” на лежавшие на столе бумаги и украдкой прочитывал некоторые отрывки из писем. [57] Сверх того, во время его махинаций в парижском обществе, его нередко видели в компании молодых людей, только что выпущенных из военных школ в полки; он старался сойтись с нашими будущими офицерами, старался снискать их дружбу и, таким образом, иметь возможность следить за всеми частями армии. Одним словом, в Париже он сделался оком царя – оком бдительным, нескромным, с острым и пронизывающим взором. Помимо всего сказанного, это была правая рука русского государя, который пользовался им еще и для того, чтобы завязать более тесные отношения с людьми исключительного значения. [58]
57
Он сам хвастается подобным подвигом в своем донесении от 10 мая 1811 г., t. XXI du Recueil de la Soci'et'e imperiale d'histoire de Russie, p. 170. Все донесения Чернышева императору в канцлеру были опубликованы в этом томе.
58
О проделках Чернышева см. особое дело, хранящееся в национальных архивах, F, 7, 6575, и изданные документы о процессе чиновника Мишеля и его сообщниках, Париж, 1812 г.
После того, как Талейран, явившись в Эрфурт к императору Александру, приветствовал в нем надежду Европы и вступил с ним в тайные сношения, царь счел полезным назначить в качестве представителя при этой мощной величине особое лицо. Эта роль выпала на долю секретаря русского посольства во Франции графа Нессельроде – молодого дипломата с большим будущим. Вскоре после свидания в Эрфурте Нессельроде явился к Талейрану и сказал ему буквально следующее: “Официально я состою при князе Куракине, но на самом деле я назначен состоять при вас. Я веду частную переписку с императором и принес вам от него письмо”. [59] С этих пор он постоянно виделся с Талейраном, получал от него ценные сведения о состоянии умов во Франции, равно как и о планах Наполеона, и без ведома своих прямых начальников передавал эти сведения государственному секретарю Сперанскому, который сообщал их государю. Эта переписка была одной из ветвей тайной дипломатии.
59
Этот текст взят из ценного сочинения об Александре I, которое генерал Шильдер обещает в скором времени выпустить в Свет. Сообщение об этом сочиненна было любезно доставлено нам самим автором и Сергеем Татищевым.
В начале 1811 г. Александр счел нужным непосредственным обращением к Талейрану поощрить его с большим усердием собирать и доставлять сведения. Нессельроде состоял при Талейране в качестве посланника; Чернышев был назначен чрезвычайным послом. Ему поручено было передать князю Беневентскому собственноручное письмо императора Александра. Содержание этого письма не обнародовано; тем не менее известно, что Талейран был чрезвычайно польщен письмом и в знак признательности отплатил добрым советом. “Его светлость, – писал Чернышев, – беседовал со мной как истинный друг России, и в особенности подчеркнул свое желание, чтобы мы при теперешних обстоятельствах как можно скорее заключили мир с турками. Вопрос только в том, был ли он искренен”. [60]
60
Донесение от 9 – 21 января 1811 г., цитированный том, 59.
Чернышев имел тайные поручения и к некоторым из высших чинов главного штаба. Это он прошлой осенью, до отъезда Бернадота в Швецию, “через некоторых женщин [Алькиер Шампаньи, 18 января 1811 г., по признанию самого Бернадота.
довел до сведения маршала, что русский император благосклонно смотрит на его возвышение и относится к нему с особым уважением; этим он насадил первые семена сближения. Теперь он вел правильную осаду на одного генерала, швейцарца Жомини, большого знатока по отделу технических знаний, которого крайне неосторожно оскорбили целым рядом несправедливостей. Дело шло о том, чтобы похитить его у Франции, привлечь на русскую службу и таким образом хитростью лишить императора одного из самых ученых специалистов.