Разрыв-трава

Калашников Исай Калистратович

План составили, рассмотрели еще раз на правлении и отправили в район. Игната и Белозерова вызвали в райком.

Петров, грузный, тяжелый, угрюмый, перебирал мягкими пальцами листы плана, исчерканные цветными карандашами, медленно говорил:

— Вы предлагаете гарантированную оплату трудодня. Постановка вопроса новая, необычная…

— И довольно смелая, — добавил Евграфов.

Второй секретарь по своему обыкновению сидел чуть в стороне, у окна, положив ногу на ногу.

— Смелость не самое важное, — ответил Петров. —

Мы еще не советовались с областным руководством, но предполагаем, что ваш почин будет поддержан. Не исключено, что его распространят на все колхозы республики.

Игната такое начало радовало, но вместе с тем и возрастало чувство настороженности, не верилось, что задуманное будет принято вот так просто. И не только принято, но и другим в пример поставлено. Стало быть, здесь хорошо поняли, что время требует иного подхода к хозяйству.

— Ваш колхоз, как инициатор, окажется в центре внимания руководства, общественности, — не торопясь, говорил Петров. — К вам станут приезжать делегации за опытом, о вас будут писать газеты. Следовательно, все должно быть на высоте. Так? Он поочередно посмотрел на всех.

В ответ Белозеров кивнул головой, Евграфов плотнее сжал губы. Взгляд карих глаз Федора Григорьевича стал какой-то тусклый, невеселый. Игнат почувствовал его скрытое несогласие с тем, что говорил Петров, и настороженность переросла в тревогу.

— А на высоте ли у вас дела? Далеко нет. Многие вопросы, к сожалению, решаются безответственно. Я смотрел ваш план и недоумевал. Впечатление такое, что вы составили его в нетрезвом состоянии.

«Вот оно, началось», — подумал Игнат.

— Куда глядит партийный руководитель? Чем руководствуется председатель, на чем основывает план?

— Мы на соображениях пользы план основали, — сказал Игнат. — Каждую цифру чуть ли не на ладонях взвесили.

— Этого не видно! — Петров хлопнул но бумагам. — Где рыжик, новая для вас масляничная культура?

— Рыжик у них растет плохо, — сказал Евграфов, придвигаясь к столу.

— Этот рыжик чистый разоритель! — обрадовался поддержке Игнат. — В прошлом году с десяти гектар его десять центнеров сняли. Едва семена вернули.

— Вы пренебрегли передовой научной агротехникой, а виноват рыжик? Кто позволил вычеркнуть?

— У нас слишком мало сил, чтобы тратить их впустую, если даже это вами дозволяется. Неужели вам, товарищ Петров, не понятно, что десять гектаров, засеянные пшеницей, на худой конец сто центнеров хлеба. Мы их потеряли. По вашей милости.

Петров посмотрел па Игната озадаченно.

— Вот как поворачиваете. Кто вам запретил сеять пшеницу? Сейте сколько хотите, но и рыжик тоже. На это есть директивные указания!

— И на сахарную свеклу есть директива? — спросил Игнат.

— И на свеклу.

— И на просо?

— Да, и на просо, и на все остальное.

— Тогда народ придется кормить не хлебом, директивами, — вздохнул Игнат.

— Давайте говорить

спокойнее и взвешивать факты, — сказал Евграфов. — А факты, товарищи, таковы, что они заставляют со всем вниманием прислушаться к мнению руководителей колхозов. Доказано, что ни рыжик, ни свекла не оправдывают себя

в местных условиях. Сеять то, что не растет — обманывать и себя, и страну.

— И что же вы предлагаете? — раздраженно спросил Петров. — Игнорировать указания вышестоящих органов?

— Не игнорировать, а добиться отмены, изменения. На то мы здесь и поставлены.

Петров, видимо, не желал спорить при посторонних с Евграфовым. Выразительно взглянул на него, зашелестел бумагами. Через минуту приподнял голову.

— Где у вас доходная отрасль животноводства — свиноводство?

— Зато гуси… — начал было Игнат.

— И зато огурцы! — насмешливо подхватил Петров. — Спекулировать на базаре собрались? Вы кто, советские колхозники или базарные торговцы? Товарищ Белозеров, вторично спрашиваю: вы-то куда смотрите? Можно подумать, что мы имеем дело не с коммунистами, проводниками политики партии на селе, а с безответственными анархистами.

Белозеров нервно дергал сукно скатерти, хмурился.

— У нас был разговор с Игнатом Назарычем…

— Разгово-ор! Слишком уж много мы разговариваем да уговариваем. Слишком много умничаем. Собрал листки плана, сунул их Белозерову. — Срочно переделайте. Мы вам не запрещаем разводить гусей и даже торговать огурцами. Но не за счет урезывания других отраслей хозяйства, не за счет сокращения других культур. Переделаете вернемся к вопросу о гарантированной оплате трудодня. Понятно?

— У них возможности крайне ограничены, — осторожно начал Евграфов, — все на пределе…

— Федор Григорьевич, вы полагаете, что я не знаю о их возможностях?

— Тем более…

— Потом изложите свое мнение. Все!

Игнат с неприязнью посмотрел на Петрова: одним махом тот перечеркнул все, что так трудно вынашивали, чем жили последнее время, с чем связывали надежды на возрождение хозяйства артели, на более сносную жизнь. Поднялся, угрюмо сказал:

— Интересно получается. Сначала вы спутаете человеку ноги, потом требуете, чтобы он плясал вприсядку. Не будет у нас трудодня с твердой оплатой, хлеба в закромах не будет, покуда колхозник шагу ступить не может без вашего решения-утверждения.

Петров побагровел.

— Вы даете отчет, что говорите?

— Он неправильно выразился, — бросился спасать положение Белозеров. — Он не то хотел сказать.

— Брось, Стефан Иванович, я сказал то самое… К этому еще хочу добавить вот что. Вы, товарищ Петров, давненько с дороги сбились, стороной топаете. Один хороший человек когда-то говорил мне, что время вас образумит. Он ошибся. Не за своим столом сидите.

— К счастью, не от вас зависит, кому сидеть за этим столом, — со злостью сказал Петров.