Разрыв во времени
Шрифт:
Сегодня утром церковь переполнена. Нас собралось около двух тысяч. Наводнение никому не помешало прийти. Пастор говорит: «Большие
1
«Пребудь со мной» (Abide with Me) – христианский гимн, сочиненный Генри Фрэнсисом Лайтом (1793–1847) в 1847 г., за три недели до смерти. Перевод И. М. Бессмертной
2
Песнь Песней 8:7.
Это из Песни Песней царя Соломона. Мы поем то, что знаем.
Церковь Божественного Завета начиналась с лачуги, выросла в большой дом, а потом – в небольшой городок. В основном сюда ходят черные. Но и белые тоже. Белым труднее поверить в то, что у них есть, во что верить. Они цепляются за конкретику вроде семи дней Творения или воскресения Христа. Меня самого эти вопросы не мучают. Если Бога нет, то после смерти мне хуже не будет. Я просто умру. Если Бог есть… Да, я слышу, как вы говорите: «И где он, твой Бог?»
Я не знаю, где Бог, но мне кажется, что Бог знает, где я. У него есть первый в мире навигатор с функцией поиска. Найти Паста.
Паст – это я.
Мы живем вдвоем с сыном Кло. Ему двадцать лет. Он родился здесь. Его мать была из Канады, ее родители – из Индии. Я прибыл сюда на невольничьем корабле – ну, не я лично, а мои гены, в которые вписана Африка. И вот мы здесь, в Новой Богемии, бывшей французской колонии. Сахарные плантации, колониальные особняки, ужас и красота, слитые воедино. Кованые балюстрады, столь любимые туристами. Здания восемнадцатого века, покрашенные розовой, желтой или голубой краской. Деревянные рамы магазинных витрин. Аллеи с темными дверными проемами, что ведут к проституткам.
Есть и река. Широкая, словно будущее, каким оно было раньше. Есть и музыка: всегда где-то поет женский голос, старик играет на банджо. Может быть, просто парочка погремушек в руках девчонки за кассой. Может быть, скрипка, напоминающая о маме. Может быть, песня, что рождает желание забыть. Что есть память на самом деле, как не мучительное прекословие с прошлым?
Я где-то читал, что каждые семь лет человеческий организм полностью обновляется. Все до единой клетки. Даже кости отстраивают себя заново, как кораллы. Так почему же мы помним все, что должно было пройти и забыться? Какой смысл в наших шрамах и унижениях? Какой смысл помнить старые добрые времена, когда их больше нет? Я люблю тебя. Я по тебе страшно скучаю. Тебя уже нет.
– Паст! Паст?
Это пастор. Да, спасибо, у меня все хорошо. Да, ночка выдалась еще та. Божий суд над миллионом людских преступлений. Верит ли в это сам пастор? Нет, он не верит. Он верит в глобальное потепление. Господу незачем нас наказывать. Мы наказываем себя сами. Вот почему мы нуждаемся в прощении. Люди не знают, что такое прощение. «Прощение» такое же слово, как «тигр»: есть видеозаписи с тиграми, их существование доказано, но лишь немногие люди видели тигра вблизи, в дикой природе, и осознали, что он существует на самом деле.
Я никогда не прощу себе то, что я сделал…
Однажды ночью, поздней, глубокой ночью,
Монитор запищал. Я знал, что уже очень скоро в палату придут. Меня не волновало, что будет со мной. Но никто не пришел. Пришлось идти самому и кого-то искать. Медсестер было мало, а пациентов чересчур много. Они не знали, кого винить, хотя я уверен, что подозревали меня. Мы накрыли ее простыней, а потом пришел врач и записал в карте: «Остановка дыхания».
Я не жалею о том, что сделал, но никогда себе этого не прощу. Я поступил правильно, но это было неправильно.
– Вы поступили неправильно, но из правильных побуждений, – сказал пастор. Тут я с ним не согласен. Со стороны, может быть, покажется, что мы просто играем словами, однако разница есть. Он имел в виду, что отбирать у человека жизнь – это неправильно, но я отобрал жизнь жены, чтобы избавить ее от страданий. А я был уверен, что имел право лишить ее жизни. Мы были муж и жена. Единая плоть. Но мои побуждения были неправильные, и вскоре я это понял. Я убил жену не для того, чтобы она не страдала; я убил ее, чтобы не страдать самому.
– Хватит думать об этом, Паст, – говорит пастор.
Я вернулся домой из церкви. Сын смотрел телевизор. Малышка не спала. Она тихонько лежала, глядя в потолок, где свет из окна прочертил полоски теней от жалюзи. Я взял ее на руки, вышел на улицу и понес в больницу. Она была теплой и очень легкой. Легче, чем был мой сын, когда только родился. Мы с женой только-только перебрались в Новую Богемию. Мы верили в мир, в Бога, в будущее, в любовь, и, самое главное, мы верили друг в друга.
Шагая по улице и прижимая к себе малышку, я провалился в дыру во времени, где два разных потока сливаются воедино. Моя спина распрямилась, шаг сделался легче. Я был молодым человеком, женатым на красивой девушке, и вдруг мы с ней стали родителями.
– Придерживай маленькому головку, – сказала она, когда я нес его на руках. Новая жизнь у меня в объятиях.
Всю неделю после его рождения мы с женой не вставали с постели. Мы спали и ели в кровати, а наш ребенок лежал между нами. Всю неделю мы просто смотрели на него и никак не могли налюбоваться. Мы его сотворили. Без образования и опыта, без университетских дипломов и научных бюджетов, мы сотворили человеческое существо. Что это за безумный, отчаянный мир, где мы творим человеческие существа?
Не уходи.
Что вы сказали, мистер?
Прошу прощения, я замечтался.
Какая славная у вас малышка.
Спасибо.
Женщина проходит мимо. Я вдруг понимаю, что стою посреди людной улицы со спящим ребенком на руках и разговариваю сам с собой. Но я разговариваю не с собой, а с тобой. До сих пор. Всегда. Не уходи.
Понимаете, что я имею в виду, когда говорю о памяти? Моей жены больше нет. Ее уже не существует. Ее паспорт был аннулирован. Банковский счет закрыт. Кто-то другой носит ее одежду. Но в моих мыслях она жива. Если бы она никогда не жила на свете, а жила лишь в моих мыслях, меня отправили бы в дурку с бредовым расстройством. А так я просто скорблю.