Разрыв. Записки атомного физика
Шрифт:
Любой ценой открыть новый элемент — это стало главной темой разговоров в кабинете Флерова. Недавно Юрий Гагарин побывал в космосе, и теперь американцы постараются взять реванш. Как? Бросят все силы, чтобы синтезировать сто четвертый элемент. Возражать против этих, явно абсурдных аргументов Флерова было невозможно. Он приходил в ярость.
Меня, занимавшегося исследованием нового физического явления, обнаруженного в лаборатории, научная политика Флерова не затрагивала, потому что я видел, что дальнейшее изучение его надо проводить не на нашем циклотроне, а в других местах. Но я не мог оставаться равнодушным к тому, что происходило в лаборатории,
Но каков мог быть выход из тупика, в который мы начали заходить? Выход был. Надо на время остановить все научные исследования на циклотроне и передать его в распоряжение главного инженера. Надо, как на всех существующих в мире циклотронах, извлечь, вытащить наружу, «вывести» пучок ускоренных атомных ядер. Чувствуя поддержку друзей, я не раз пытался убедить Флерова в необходимости этого шага. Но все мои усилия были напрасны. Я лишь вызывал раздражение Флерова и едкие замечания в мой адрес. Мы не можем терять времени, пусть другие подождут. Вот откроем сто четвертый элемент, и после этого займемся другими работами.
Мы решили обсудить наши дела без Флерова.
В административном корпусе нашли свободную комнату и часа два толковали, не опасаясь вмешательства нашего директора. Конечно, отрицать роль Флерова в создании лаборатории никому из нас не приходило в голову. Его заслуги очевидны. Работы по сто четвертому элементу тоже надо продолжать. Но нельзя придавать всему этому делу какой-то просто маниакальный характер. Нельзя все сводить только к этому. Мы начинаем заниматься новой, сравнительно мало еще изученной областью ядерной физики, и неизвестно, что окажется самым интересным.
Если мы сможем вывести пучок атомных ядер из циклотрона, то несколько групп смогут работать одновременно. Надо на этом настаивать на ближайшем научно-техническом совещании, преодолеть возражения Флерова. Всем вместе дружно выступить и добиться своего. Поговорили, разошлись… и тотчас один из «заговорщиков» побежал к Флерову. Им был один из моих приятелей. Он оказался хоть и мелким, но настоящим предателем. Его преданность Флерову пересилила, и вечером тот уже знал о «заговоре». Утром Флеров начал со мной, ничего не подозревающим, странный разговор:
— Сергей Михайлович, мне кажется, что я в лаборатории лишний человек.
— Что вы, Георгий Николаевич, откуда вы это взяли?
— Наверное, мне надо уйти из лаборатории. Я думаю, что директором назначат Вильгельми. Вы хотите иметь его своим директором?
Вильгельми, польский физик из Варшавы, был членом Ученого Совета института. Почему Флеров назвал Вильгельми, понять трудно, но так он, видимо, хотел запугать нас перспективой иметь директором лаборатории иностранца. Я знал Вильгельми и ничего не имел против него, но зачем уходить Флерову? Не подозревая, что «заговор» раскрыт, я не мог догадаться, зачем передо мной разыгрывается такая комедия. Флеров уйдет? Да его никакой силой не столкнешь с его места. И у него полное право на него. Вскоре состоялось заседание научно-технического совета, и мы добились там решения передать на время циклотрон новому главному инженеру. Флеров, однако, не забывал своих поражений. Через несколько лет главному инженеру стало слишком неуютно в лаборатории и он уехал в Киев.
Прошло некоторое время, и Флеров
— Конечно, если вы хотите, то можете тоже подавать на Ученый Совет документы для рассмотрения.
Но меня и самого не тянуло ходить в роли заместителя становящегося все более нетерпимым директора. Властный и мстительный хозяин лаборатории уже не видел предела своей власти. Член-корреспондент Академии наук несколько раз выдвигался в академики, но пока еще не прошел туда.
Однажды Понтекорво предложил мне встретиться и поговорить. Был ясный, солнечный день, и мы прогуливались по дорожке перед нашей лабораторией. Флеров выдвигается в академики, и академик Понтекорво спрашивал меня, были ли у Флерова ошибочные работы. Нет, ошибочных работ нет. Конечно, вопрос о сто втором элементе, которым мы занимались в Москве, и о сто четвертом, на мой взгляд не вполне ясен, но все доделано до конца. Есть противоречия, но в целом в работах Флерова, особенно относящихся к его раннему периоду работы, все чисто. Можно ли его выбирать в академики?
Конечно.
В тот раз Флеров не прошел, и я думаю, что он, видевший меня прогуливающимся вместе с Понтекорво, предполагал, что я говорил о нем что-то нелестное.
Нетерпимость Флерова раздражала многих, и чувствовать, что он смотрит на нас как на стадо овец, было отвратительно. Бывало, придя утром на работу, мы узнавали, что ночью ему пришла в голову мысль почистить камеру циклотрона, и он, не посоветовавшись с нами, дал указание разобрать камеру. Нам, пришедшим в зал утром, только плечами пожимать оставалось, глядя на разбросанные на полу детали.
Ко всему этому моя экспериментальная работа сместилась в Бухарест. Там у меня установились хорошие связи с одной из румынских групп, и мы начали проводить совместные исследования открытого в нашей лаборатории явления. Мы подготовили аппаратуру для опытов, и начались регулярные поездки в Бухарест. Маленький циклотрон в Бухаресте очень хорошо подходил для наших исследований, но не только поэтому мы ездили в Румынию с удовольствием. Было интересно познакомиться с этой, словно находящейся на окраине Европы страной, где летом облачко на небе было редкостью. Конечно, работа в Бухаресте была делом временным. Возможности работы на циклотроне были ограничены, и я все чаще задумывался, чем буду заниматься дальше.
Еще в годы работы в ЛИПАНе я понял, что наука — это не только размышления над статьями в научных журналах, обдумывание опытов и яркие всплески сигналов на зеленоватом экране осциллографа. Борьба — причем острая и порой беспощадная борьба за место под солнцем — пронизывала жизнь ученых. Борьба за должности, за время, выделяемое для проведения опытов на ускорителе частиц, за возможность изготовить в механической мастерской аппаратуру и т. п. составляла неотъемлемую часть их жизни. Шла борьба и в Объединенном Институте Ядерных Исследований, и наша лаборатория участвовала в этой бескровной войне. Как в настоящей войне, здесь важно было захватить нужные стратегические позиции. Одной из них был партийный комитет института.