Разум VS Мозг. Разговор на разных языках
Шрифт:
Вероятно, одной из главных движущих сил современной нейробиологии является уверенность в том, что мы уникальны и что эта уникальность может быть доказана на уровне нашей биологии. Какая ирония, если учесть, что наше собственное чувство уникальности само по себе производится нашей биологией. Наши чувства агентивности, принадлежности и ощущение уникального Я управляют как нашей потребностью в понимании собственной уникальности, так и сопутствующим чувством, что мы обладаем интеллектуальными способностями для того, чтобы собственную уникальность постичь. Это напоминает мне миф о Сизифе, где бедный старый Сизиф был приговорен целую вечность катить камень на гору, а затем наблюдать, как он скатывается вниз к подножию, чтобы начать все сначала. Если наша участь – иметь развившийся в эволюции мозг, который уверен, что он может решить проблему, созданию которой он сам послужил инструментом, то не было бы лучше для нас просто признать этот парадоксальный аспект нашей биологии, вместо того чтобы продолжать делать далеко идущие, опирающиеся на метафоры выводы о природе человека, обусловленные нашими естественными
Возможно, еще более ироничным покажется, что мы смотрим на наличие схожих нейронных систем у обезьянки и человека, чтобы обосновать свою уникальность, особенно после того, как Рамачандран подчеркнул, что, с его точки зрения, эти самые наделенные зеркальными нейронами обезьяны не обладают чувством юмора, языком и культурой. Даже если у обезьян нет высокоразвитых языковых навыков, то как же расценивать другие виды коммуникации, существующие у прочих видов? Или язык – единственный способ коммуникации, который следует принимать в расчет? Если один из нас говорит по-английски, а другой на языке жестов, мы не воспринимаем это как фундаментальную разницу в функции и предназначении, а только различие в форме. Что до отсутствия культуры у других животных, то достаточно взглянуть на японских снежных обезьян (макак), которые учат друг друга наслаждаться, сидя в горячих источниках, лепить снежки и мыть картошку, вместо того чтобы счищать с нее грязь лапами [162]. Что до юмора, то у меня есть друг, страдающий от развившейся болезни Паркинсона. Он всегда обладал особым чувством юмора и иронией, но сейчас, когда его лицо застыло в ничего не выражающей маске, он больше не демонстрирует лицевых признаков радости. Нет смеха, морщинок вокруг глаз, ухмылки или хохота. Он спокоен, как статуя. И все же на ноутбуке он может напечатать «LOL» [44] . Если животные обладают чувством юмора, но выражают его по-другому и не имеют возможности рассказать нам о своих чувствах, мы не вправе отказывать им в способности шутить. Может быть, они смеются беззвучно, как мой друг.
44
«Lot Of Laugh» – много смеха (существуют разные расшифровки, но смысл одинаков). – Прим. пер.
Трудно представить, что бы мы думали о себе, если б могли взглянуть со стороны на те непроизвольные ментальные ощущения, которые направляют наши мысли о разуме в лабиринт безнадежных тупиков и неизбежных парадоксов. Но даже в этом случае картина разума была бы нашей идеализированной, но недостижимой целью. Хотя мы не можем выйти за пределы когнитивных ограничений, установленных этими непроизвольными ментальными ощущениями, мы, по крайней мере, можем признать ту принципиальную роль, которую они играют в выдвигаемых нами идеях о разуме. История с зеркальными нейронами должна служить поучительным уроком того, как старая добрая фундаментальная наука используется для безосновательных заявлений об уникальности человеческой природы. Если и есть что-то уникальное в человеческой природе, так это наше биологически обусловленное чувство уникальности, которое движет большей частью современных размышлений о человеческой природе.
Глава 9
Потемки чужой души
Что он там творит?
Что он там, черт возьми, творит?
На мой шестидесятый день рождения мы с женой пригласили мою маму на ланч в один высококлассный отель в Сан-Франциско. Мы бы ни за что не пошли туда, если бы не удобный автомобильный подъезд и лифт, которые позволяли моей матери использовать ее ходунки. Хотя мы всегда были близки, было бы честно описать мои отношения с мамой как сдержанные. Однако в конце трапезы в нехарактерном для меня жесте теплоты и признательности я наклонился к ней, слегка коснулся ее руки и произнес:
– Если бы не ты, я бы никогда не побывал здесь.
Она ответила немедленно и бесстрастно:
– Мы могли бы поесть где-нибудь еще.
Когда ей было 97, незадолго до ее смерти, в больнице я болтал всякие глупости, чтобы поднять ей настроение.
– Тебе повезло, что твоя палата находится прямо напротив поста медсестры.
Безо всякого намека на шутливость моя мать ответила:
– Да, хорошее место – это всё.
Считается, что одно из самых уникальных качеств человека – способность понимать, что на уме у другого (знать, о чем думают другие люди). В философских кругах это называется теорией психического. Но даже будучи нейробиологом, который интересуется философией и изучает разум, до сегодняшнего дня я не имею ни малейшего представления о том, была ли моя мать шутлива, язвительна, иронична, лукава, бесчувственна, прагматична, переживала какие-то возрастные деформации или была начисто лишена воображения. Ее бесстрастные слова часто лишали родственников и близких друзей возможности разобраться, хотела ли она пошутить, сыронизировать или искренне не заметила двусмысленности высказывания. В результате мы привыкли расценивать ее высказывания в стиле Йоги Берра как следствие особого уникального видения мира. А сама она стала главным источником семейных легенд, мифов и, конечно, постоянного замешательства.
Если мы не можем быть уверены, разыгрывает нас кто-то или нет, как мы можем с точностью предсказать поведение? В 1993 г. сотрудники кафедры психиатрии Медицинской школы Университета Питтсбурга обследовали пациентов, попавших в отделение «Скорой помощи» городской психиатрической больницы. Когда пациенты были готовы к выписке, их оценивали на потенциальную склонность к насилию и, соответственно, определяли в одну из двух групп: опасные и неопасные. Через шесть месяцев выяснилось, что акты насилия совершала половина из
Похожим образом психиатры сбиты с толку в прогнозировании суицида. В больницах и клиниках Университета Айовы исследовали 1900 пациентов с глубокой депрессией. Психиатры пытались предсказать, кто из пациентов впоследствии предпримет попытку самоубийства. Они не смогли определить ни одного человека, который впоследствии покончил с жизнью. Заключение по итогам исследования: «Невозможно предсказать суицид даже в группе высокого риска среди стационарных пациентов» [164].
Как насчет лжи? Пол Экман, психолог из Калифорнийского университета в Сан-Франциско и специалист по микровыражениям лица, подготовил видеозапись интервью 10 мужчин, рассказывающих о своих взглядах на высшую меру наказания. Зрителя просили определить, кто из мужчин врет. Большинство людей показало результат, не превышающий вероятности случайного угадывания или лишь немного его превышающий. Результаты тех, кого вы бы сочли подготовленными выше среднего уровня – офицеры полиции, судьи первой инстанции, агенты ЦРУ и ФБР, – справлялись с заданием практически так же, как случайно приглашенный водитель автобуса или водопроводчик. (Обзор 120 аналогичных исследований выявил среди них только два, где упоминалась эффективность распознавания лжи в районе 70 %.)
Отвечая на вопрос о причинах своего решения приговорить Берни Мэдоффа к 150 годам лишения свободы, председательствующий судья Деннис Чин сказал: «Девять жертв м-ра Мэдоффа сказали, что он стал причиной полного разрушения их жизней. М-р Мэдофф встал и принес длинное извинение, сказав, что он “чувствует ужасную вину”. Он повернулся лицом к своим жертвам и снова извинился». Чин продолжил описание Мэдоффа, который выглядел печальным, почти так, будто он глубоко огорчен. Но в конце Чин добавил: «Я ни на минуту не поверил, что он искренне раскаивался» [165]. Большинство из нас согласится с Чином, но нас вряд ли порадует, если мы узнаем, что очень даже можем ошибаться. Что, если существует более точный способ отличить Берни, демонстрирующего хороший спектакль перед судом, от испытывающего некоторое запоздалое раскаяние перед другими, или жалеющего себя, или испытывающего дурные предчувствия, но не понимающего, почему?
Поскольку мы относительно слабо разбираемся в людях, неудивительно, что в этом деле мы ищем помощи у науки. Возможно, нейробиология найдет нейрональные аналоги различных психических состояний, вносящих свой вклад в поведение. Фактически ряд нейробиологов считают, что чтение мыслей хотя пока еще невозможно, но вот-вот станет реальностью. Нейробиолог Университета Карнеги – Меллон Марсель Джаст, работающий над использованием фМРТ для «идентификации мыслей», рассказывал Лесли Шталь [45] в «60 минутах» [46] , что его команда уже открыла в нашем мозге «опознавательные знаки» доброты, лицемерия и любви [166]. Джон Дилан-Хайнс из Берлинской Школы Разума и Мозга Центра Нейроинформатики им. Бернштейна пошел еще дальше. Он уверен, что когда-нибудь мы сможем определять человеческие намерения на основе наблюдений активности мозга [167]. Томас Баумгартнер из Цюрихского университета представляет себе будущее, в котором томографы помогают психиатрам решать, отпускать или нет под честное слово преступника, обещающего больше не нарушать закон [168].
45
Знаменитая американская тележурналистка. – Прим. пер.
46
Общественно-политическая программа CBS. – Прим. пер.
Возможно ли воплотить какие-либо из этих заявлений хотя бы теоретически? Давайте обойдем стороной обсуждение «за» и «против» развития таких технологий, как фМРТ, и перенесемся вперед в ту гипотетическую эпоху, когда у нас будет идеальное устройство регистрации активности мозга – назовем его Суперсканер, – способное отследить каждый синапс, каждую клетку мозга, каждый электрический потенциал и нейромедиатор в каждый момент времени. Простым нажатием кнопки мы можем получить полную пространственно-временную карту активности мозга. Позволит ли это нам точно прочесть мысли другого человека? Понять его психическое состояние?
Чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим условия, при которых возможно понимание психического состояния. Исходный принцип, общий для всех научных исследований, – установление базового состояния, по сравнению с которым можно будет определять психологические изменения. Помните старые фильмы, где подозреваемого в уголовном преступлении заставляли пройти тест на детекторе лжи? Чтобы установить базовый уровень физиологических реакций подозреваемого на произнесение правды и лжи, ему сначала задают серию прямых фактуальных вопросов, например, каков его адрес, дата рождения, какую школу он посещал. Показания берутся с различных независимых физиологических проявлений, таких как частота пульса и электропроводимость кожи. Зная, как нервная система испытуемого реагирует на ситуации, в которых вы наверняка уверены, что он говорит правду или лжет, вы получаете эталон, с помощью которого можете оценить его реакцию на более провокационные вопросы типа «Это вы убили миссис Джонс?».