Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной
Шрифт:
С этого дня никаких свар уже никогда не возникало. Все заключенные окончательно поняли, что угадать, какой номер будет сегодня расстрелян и с какой цифры начнется отсчет, совершенно невозможно. Так что стали просто уповать на свое везение и все безропотно вставали в шеренгу там, где придется. Так продолжалось изо дня в день.
Всегда находились слабые духом бойцы, которые все-таки решались покинуть строй пленных. Каждый раз из нескольких сотен голодных, измученных красноармейцев три-четыре человека выходило вперед. Причем не всегда это были бывшие преступники. Как ни странно, но и среди уголовников
Вот так и получилось, что каждый день скорая и безжалостная смерть усердно собирала свою жатву. В этом случае каждый несчастный вел себя по-своему. Самые сильные духом молча делали шаг вперед и сосредоточенно шли к лобному месту. Другие, что пожиже в коленках, без всяких слов молча валились в обморок. Немцы не ждали, пока пленный очнется. Они подбегали к обреченному человеку, хватали его за руки и, словно грязный мешок, тащили к месту расстрела.
Некоторые, самые слабые, впадали в настоящую истерику и ни за что не хотели покидать строй, почему-то казавшийся им надежной защитой. Они крепко цеплялись за своих товарищей, всячески упирались и кричали дурными голосами. С такими отчаянными трусами немцы тоже совершенно не церемонились. Их безжалостно били прикладами и, в конце концов, все-таки отволакивали к месту скорой казни.
Однажды наступил день, когда смертельный жребий выпал на молодого политрука. Охранники выхватили его из строя и грубо швырнули к другим несчастным. И тут случилось то, что Григорию потом часто приходилось видеть в различных немецких лагерях. Вдруг комиссар упал на колени и принялся страстно целовать пыльные сапоги фашистов. Стоя на карачках, он бросался от одного фрица к другому, хватал их за ноги и с громкими рыданиями просил о пощаде.
Неожиданно для Григория на лицах немцев появилось странное выражение. До этого случая чужеродные физиономии охранников могли отражать все, что угодно. В основном безразличие или полное равнодушие. Чаще жестокость, а иногда и животную радость от того, что они могут безнаказанно избить, унизить или даже убить безоружного врага.
Однако сейчас парень увидел выражение брезгливости, а вернее даже сказать, гадливости, смешанной с чрезвычайно сильным отвращением. На этот раз фашисты ожесточились гораздо больше обычного. Они безжалостно топтали труса ногами. Наносили удары прикладами и с шумным ревом и гоготом гнали его к тесной группе обреченных. Никакие, даже самые униженные, мольбы парню все же не помогли. Фрицы поступили точно так же, как и во все предыдущие дни. Они безжалостно расстреляли абсолютно всех выбранных, без исключения.
После одной из экзекуций Григорий задумался: зачем офицер смотрит на часы? Он решил, что, видимо, эсэсовец хочет узнать, на какое деление указывает секундная стрелка. После чего делает какие-то арифметические действия в уме. Так как названные им числа постоянно колебались от одного до двадцати, то выходило, что он просто делит на три. Потом офицер называет итог своих вычислений, и лишь от этого зависит, с какой цифры начнется смертельный отсчет.
Всего через неделю после прорыва Григорий с ужасом понял, что начинает очень быстро слабеть. Столько тяжелых и безнадежных дней, проведенных
Заметив обессилевшего пленного, немецкие автоматчики подбегали к несчастному и, даже не пытаясь его поднять, расстреливали бойца в упор. Потом приказывали живым оттащить труп к месту, где обычно совершалась утренняя казнь. К ужасу окружающих, с каждым днем таких доходяг становилось все больше и больше. Каждый из красноармейцев с непереносимым душевным трепетом ждал, что вот-вот наступит и его черед.
Все без исключения пленные были твердо убеждены в своей скорой и неизбежной смерти. Григорий тоже пришел к такому же неутешительному выводу. «Фашисты просто решили заморить нас всех голодом, чтобы не тратить патроны попусту, — обреченно думал парень. — Об этом говорит и то, что вербовка в Русскую освободительную армию не проводилась уже два дня подряд».
Он не знал, радоваться отмене призыва в РОА или огорчаться. С одной стороны, Григорий не мог переступить через себя и совершить такую простую вещь, как выйти из строя. С другой, это был единственный шанс, чтобы уцелеть в этой безжалостной зоне смерти. Так что, кто его знает, как бы он поступил в следующий раз и не пожалел бы потом о любом своем решении. Когда сознание мутится от голода и жажды, а впереди только гибель от пули немецких охранников, всякое может прийти на ум. А так он уже точно не окажется на службе у немцев…
Вот тут и произошло событие, которого никто уже и не ждал.
На этот раз в долине появилось сразу несколько немецких офицеров. Ранним утром солдаты выгрузили из автомобильного тягача старую убогую мебель. Григорий прищурился и рассмотрел три обшарпанных конторских стола и несколько разномастных стульев. Охранники притащили их на территорию лагеря и расставили на небольшом возвышении. Над каждым рабочим местом натянули широкие тенты из брезента. На стульях с комфортом разместились эсэсовские офицеры. Рядом с ними на табуретках примостились штабные писари.
К обессиленным пленным подбежали автоматчики. Ничуть не церемонясь, фашисты стали поднимать истощенных красноармейцев и буквально пинками направлять к выходу из лагеря. Здесь заключенных быстро рассортировали и поставили в три длинные шеренги. Григорий занял место, указанное охранником, и огляделся. В строю, в который его загнали, оказались в основном молодые, здоровые парни без заметных повреждений. В другом находились крепкие матерые бойцы с легкими ранениями. В третьем ряду стояли только пожилые заключенные и полные доходяги.
Охранники тщательно обыскали каждого пленного. Отобрали документы и все остальное, что нашлось у них ценного. Лишь затем узника направляли в очередь, ведущую к столу. Документы передавали сидевшим офицерам. Те быстро пролистывали бумаги и беглым взглядом осматривали заключенного. Иногда что-то спрашивали на хорошем русском языке, а после этого называли номер команды. Находившиеся рядом писари заносили данные бойцов в толстые амбарные книги.
На ленивый вопрос офицера: «В каких частях воевал?» Григорий ответил на прекрасном немецком: