Разведчики (сборник)
Шрифт:
— Из птиц сороки мне очень помогают, — говорит он. — Вот когда сорока на верхушку сядет, кричит, волнуется — значит, идёт человек. А когда сядет на середку дерева, то хоть и кричит, и волнуется — человека не жди, это собака идёт или ещё какой другой зверь.
До войны он был кучером в сельсовете. Возил докторов, агрономов, сельсоветчиков, инструкторов из района. Ездил и ночью, и днем, и в тьму, и в дождь.
— Бывало ни зги не видать, дождь крутит, а я еду. Седок беспокоится: куда, мол, едешь. А меня хоть пять раз закрути, я всё равно дорогу найду — по признакам: где на дереве больше листьев, где мох на камне. Ездишь, ездишь, — поневоле научишься на птиц, на деревья да на камень
Шаповалов ещё и слухач. По неясным и смутным для неопытного человека звукам он умеет определять действия противника. Он читает эту книгу стуков, шорохов, мимолетных возгласов, приглушенных шумов мотора, как люди читают печатную книгу. Так и сидит он двое и трое суток, располагаясь ночью внизу, чтобы видеть наблюдаемые предметы на фоне неба. Смотрит, слушает и записывает своим кривым, непослушным почерком эти расшифрованные шорохи, отблески и стуки.
Если заметит что-нибудь важное, например сосредоточение противника, то подаёт условный сигнал: криком птицы или движением бечевы, соединяющей его окопчик с передним краем. Если ничего существенного не произойдет, то вернётся со своим дневником-журналом и вручит его командиру. Командир прочтёт там о трёх повозках с минами, проследовавших в 10 часов 30 минут выше развилки дорог, и о том, что в 15 часов замечена новая пулемётная точка над обрывом, выше кривой берёзы, и о трёх немцах, проползших в 17 часов 28 минут из боевого охранения назад к траншее.
Но Шаповалов не только наблюдатель и слухач, — он ещё и лазутчик. По известным ему одному болотным тропам или через проходы, специально проделанные сапёрами, он по-пластунски проползает в расположение противника и ведет наблюдение уже не издали, а совсем рядом с врагом, нередко в нескольких метрах от него. Иногда он углубляется в расположение немцев на несколько километров, изучает расположение их штабов, пути подвоза боеприпасов, подхода войск. Тогда обычно он минирует дороги.
Недавно Шаповалов попал в переделку. Он пробрался в деревню, где помещался немецкий штаб. Сидел, замаскировавшись, в яме, в пятнадцати метрах от штаба, и фиксировал в своей знаменитой тетради расписание смены постов возле штаба, местожительство офицеров и т. д. На вторые сутки своего пребывания он заметил, что прибыло крупное подкрепление с танками, и решил: надо немедленно известить об этом своего командира. Дожидаться темноты было долго, и он тронулся в обратный путь тут же, среди ясного майского дня.
Полз он отлично — только наблюдатель такой же зоркости, как он сам, смог бы его заметить. Но возле околицы поторопился, привстал. Часовой увидел его и дал сигнал тревоги. Под пулями Шаповалов укрылся в ближний лесок. Дело было слишком серьёзное — русский лазутчик в штабе, — и немцы сразу организовали облаву. Лес обложили со всех сторон. Шаповалов попал в ловушку.
Он укрылся так, как только он умел укрываться. Несколько раз немцы проходили рядом и не замечали его. Он думал, что к ночи немцы прекратят облаву. Не тут-то было! Едва он в темноте попытался тронуться в путь, как тут же напоролся на патруль.
Двое суток его ловили. Немцы обшаривали лес метр за метром и всё же не могли найти Шаповалова. Он часто менял своё место: то был он кучкой валежника, то прошлогодней листвой, то обвалившимся скатом земли возле ручья. Запас продуктов у него давно кончился. Он ничего не ел. Силы его стали слабеть.
Тогда он решил итти болотом: немцы не поставили там постов, потому что болотом нельзя было пройти.
Едва стемнело, он пополз. Ночь была светлая, лунная. Как только лазутчик достиг болота, так сразу увяз, едва выбрался.
— Выбрался и сижу. Что делать? Погиб да я только!
Дальше ползу — твёрдо! Только она, окаянная эта трава, не прямиком идет, а мысками, островками. Что я тут претерпел, — сказать невозможно. То вязну, руками хлопаю, то опять на «ползунок» выбираюсь. Отдохну — и опять в болото. На рассвете выбрался и, как был чумазый, к командиру. Так верите, нет ли — меня не узнали: часовой стрелять хотел. «Сдурел, говорю, это я — Андрей Шаповалов». Не верит!
В общем — спасся.
Вот и всё, пожалуй, что можно сказать о лазутчике Шаповалове. Следует, впрочем, добавить, что ему 28 лет и что он пишет стихи в боевом листке взвода разведчиков.
М. Тевелев
РАССКАЗЫ О ИВАНЕ БОГАТЫРЕ
I
Все, что делалось ими в разведке до сих пор, было пустяками по сравнению с тем, что надо было совершить сегодня ночью. Иван Богатырь понял это сразу, как только они вышли из штаба.
— Ну? — спросил он Николая Долгова, останавливаясь у плетня.
— Мне нравится, — ответил Долгов.
— Святое дело, — подтвердил Богатырь.
— Только меня беспокоит, что это штаб дивизии, — сказал Долгов, — и что брать придется штабных офицеров... непривычно...
Богатырь нахмурился.
— Что и говорить, общество деликатное, шуму будет, я знаю!
Они замолчали, одновременно вытащили кисеты и стали сворачивать цыгарки. Но цыгарки крутились плохо. У Богатыря дрожали пальцы. Он всегда волновался перед делом, но зато потом становился удивительно спокойным.
Вдали, у самого моря, в голубоватой дымке спал город. Отсюда, с передовой линии, были хорошо видны белые домики его предместий. Степь, покрытая обильно выпавшей за ночь росой, казалась стальной и совершенно безжизненной, только справа, там, где находился противник, дымилось пожарище хутора. Вдруг далеко-далеко, на востоке, зазолотился горизонт. Земля как бы притаилась: стрекотнул в траве кузнечик и смолк, щебетнули в палисадниках птицы и замолчали.
Но хлопцы у плетня были безучастны к восходу. Они глядели на солнце и думали о ночи. Они ждали её со всем нетерпением молодости. Вот встанет она над землей — и двадцать пять отборных разведчиков перейдут линию фронта в тыл врага, к хутору, где, по имеющимся данным, находился штаб румынской дивизии. Двадцать два человека расположатся вокруг хутора, и только трое, во главе с красноармейцем Богатырём, должны бесшумно пробраться в самое здание штаба. Всё точно и просто. Но как это на самом деле трудно, об этом знают одни лишь разведчики.
Ещё совсем недавно Богатырь был только пулемётчиком. Он пришел воевать вместе с тем самым пулемётом, который ему пришлось ремонтировать на курсах оружейных мастеров при одесском пограничном отряде, где Богатырь учился. Работа пулемётчика нравилась Ивану: пустит очередь — и пой «со святыми» целому десятку колбасников. Но Богатырю этого было мало. Когда наступало затишье между боями, томило безделье. Спал он мало, пустые ночи тянулись до бесконечности. И он стал разведчиком.
Три месяца Богатырь ходил в учениках. Учиться надо было многому — и говорить шопотом, и бесшумно двигаться, и свистеть, и ползать так, чтобы ни один чорт тебя не приметил.