Разведчики
Шрифт:
В кабинет к Розенбергу Курт Кох вошел отнюдь не таким сияющим, как всегда. Лицо у него было расстроенное, удрученное. Не ожидая, пока хмурый, грозный шеф заговорит, Курт Кох болезненно сморщился.
— Пренеприятная история, господин генерал… Если бы я знал, что так получится, я бы ни за что не пришел вечером в штаб. Что же делать? Если я чем-либо могу помочь, я всегда…
— Достаточно, обер-лейтенант, — перебил его Розенберг. — Все это эмоции. Мне сейчас не до них. Разговор у нас пойдет сугубо деловой. И предупреждаю заранее: вам придется ответить на ряд неприятных для вас вопросов.
— Я
— Прежде всего объясните мне, только вразумительно, как вы очутились в моем кабинете?
— Я отвечу на этот вопрос. Вы помните, герр генерал, как-то вы высказали фрау Веронике желание иметь такой перстень, как у нее. Фрау Вероника в разговоре передала мне это ваше желание. И я счел за честь для себя постараться его выполнить. Правда, это было нелегко и потребовало времени. Но вчера мне удалось достать изумительный камень. Он превосходит тот, что у фрау Рубцовой, и величиной, и тщательностью отделки. Вы не представляете, до чего я был рад… Днем я не мог застать вас наедине. А вечером, когда уже собрался идти домой, решил зайти к вам. В приемной никого не было. Я счел, что это удача, так как мне хотелось преподнести вам этот дар без свидетелей. Это должно быть понятно. В кабинете горел свет, и я, постучав, заглянул. Мне так хотелось доставить вам радость, и это желание…
Розенберг неопределенно хмыкнул, в упор взглянув на Курта Коха, перебил его.
— Все, что вы рассказали, обер-лейтенант, выглядит не очень убедительно.
— То есть как, герр генерал? — лицо Коха выразило недоумение. — Я рассказал вам все, как оно было… И я, право, не понимаю, чем вызвано ваше недовольство, больше того, обидное, оскорбительное недоверие.
— Ну, ну, Кох, не так темпераментно! Скажите, вам приходилось когда-нибудь иметь дело с гестапо?
— Что вы, господин генерал? Моя биография, моя репутация абсолютно безупречны.
— Это и чувствуется, — в голосе генерала прозвучала ирония, которую он даже не пытался скрыть.
— Я не понимаю вас, герр генерал…
— Сейчас поймете. Итак, на первый вопрос толкового ответа вы мне не дали. И все же продолжайте. Ну, вы заглянули в кабинет…
— Заглянул и, увидев, что никого нет, тут же закрыл дверь. В это время вошел Вадлер. Вот и все… Право, мне в первый раз приходится выступать в роли допрашиваемого, и, поверьте, я чувствую себя…
— В данном случае, Кох, и вообще ваши чувства интересуют меня меньше всего. Сколько времени вы находились в кабинете?
— Я вам ответил: в кабинете не был. И я вынужден повторить, что не понимаю ни вашего тона, ни того недоверия, которым вы встречаете каждый мой ответ.
— Так, так… Значит, вы ни в чем не виноваты, я напрасно вас потревожил…
— О нет, герр генерал, это была ваша обязанность, поскольку я вчера был здесь. Но, повторяю, — теперь Курт Кох говорил резко. — Я чувствую себя во всем абсолютно правым. Во всем. Можете подозревать меня в чем угодно. Можете проверять. Уверен, что это недоразумение разрешится. И вам придется принести извинения за неуместный тон. Я могу идти?
Дерзость Коха озадачила генерала. Так уверенно может держаться человек, чувствующий за собой силу. А вдруг за спиной этого Коха стоит кто-либо могущественный? Надо будет поинтересоваться его родственными связями.
— Сейчас
— А перстень и сейчас со мной, герр генерал. Может, пожелаете взглянуть?
— Оставьте у себя. Он может вам понадобиться.
В приемной Курт Кох перебросился несколькими словами с Рубцовой. Разговор занял всего минуту-две. Задержись Кох в приемной чуть дольше, он столкнулся бы с Вадлером. И кто знает, удалось ли тогда бы ему уйти…
Вадлер прошел прямо в кабинет Розенберга.
Некоторое время Рубцова сидела за своим столиком, опустив руки на колени. Лицо у нее было грустным-грустным. Потом встала и подошла к двери кабинета. Чуть приоткрыв дверь, прислушалась. Генерал и Вадлер говорили громко, возбужденно, и Вероника Викторовна отчетливо слышала каждое их слово.
— Что? — кричал в трубку Розенберг. — Прошел? И давно? Минут десять? В какую сторону он пошел? Не заметили? Обязаны замечать все, на то и поставлены! — он с силой бросил трубку на рычаг и заорал на Вадлера: — Что вы стоите? Немедленно идите, подымите на ноги весь ваш аппарат! Найдите Коха, арестуйте его! А если вы этого не сделаете, я отдам вас под трибунал. Слышите, пойдете под трибунал!..
Рубцова открыла дверь и вошла в кабинет.
— Я, кажется, не вызывал вас, фрау Рубцова, — раздраженно проговорил Розенберг. — Что вам нужно?
— Вы все утро ломаете себе голову над тем, кто лазил в ваш сейф. А между тем вам стоило обратиться ко мне, спросить — и все стало бы ясным.
— Врете, врете, — закричал вдруг Вадлер, срываясь с места. — Не верьте ей, господин генерал, она лжет на каждом шагу, она заодно с большевиками, у меня есть данные, она…
— Прекратите истерику, Вадлер, — стукнул ладонью по столу Розенберг. — Кто же лазил в сейф, фрау Вероника? — голос его неузнаваемо изменился, он был ласковым, вкрадчивым.
— Я, господин генерал. Я открыла сейф вот этим ключом, — она положила на стол перед Розенбергом ключ. — Сфотографировала документы вот этим фотоаппаратом, — она положила на стол фотоаппарат. — Сожалею, что не могу выложить и пленку по той причине, что она уже находится у советского командования.
Лицо Розенберга исказилось. Чего-чего, а этого признания генерал Розенберг не ожидал.
Вадлер тоже оторопел.
А Рубцова продолжала:
— Я хочу, чтобы между нами сразу была установлена полная ясность. Все, что я хотела, я сказала. Все остальное останется моей тайной. Профессиональной тайной. Ведь у разведчика их больше, чем у кого-либо другого. Не правда ли, господин Вадлер?
Вадлер молчал. Он никак не мог оправиться, прийти в себя. Первым заговорил Розенберг:
— Вы понимаете, что говорите? — он едва сдерживался, чтобы не закричать, не ударить эту женщину, нет, не просто ударить — избить, раздавить ее. — Не воображайте, что здесь сидят дураки, которые будут верить каждому вашему слову.