Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.
Шрифт:
Очная ставка с Бобом, организованная гестапо в целях заставить меня заговорить, видимо, создала у Гиринга и Пипе впечатление, что надо действовать более решительно.
Несмотря на вид Боба, который давал мне возможность предполагать, что и я могу быть подвергнут таким же пыткам, чтобы заставить и меня заговорить, я сумел совладать с собой.
Отвергая показания Боба, я продолжал молчать. Внезапно гестаповцы организовали еще одну очную ставку для моего опознания. На этот раз в комнату была введена Мира Сокол. Ее я знал еще с декабря 1941 г., когда при переезде в Марсель по заданию или, вернее, просьбе Леопольда Треппера с ней и ее мужем Гершем Соколом встречался у них на
Если внешний вид Боба меня потряс, то вид молодой, симпатичной женщины вызвал у меня еще более тяжелое впечатление. Я убедился, что и она подверглась еще более кровавым пыткам и истязаниям.
Мира смотрела на меня ничего не выражающим взглядом. Гиринг задал вопрос: «Узнаете знакомого вам человека? Кто это такой?»
Совершенно изменившимся голосом Мира спокойно ответила, утверждая, что меня она видит впервые и никогда раньше не видела. Ее показания подтвердил и я, отрицая мое знакомство с женщиной, которую тоже увидел впервые.
Наша «беседа» продолжалась. Еще несколько раз Гиринг ссылался на показания Макарова и даже угрожал организацией очной ставки с ним.
Я мог ожидать начала применения и ко мне разработанной системы пыток. Тогда я еще не знал, что существовали указания Берлина о том, что разрешенные Гиммлером и другими пытки арестованных для получения показаний не должны применяться к ведущим работникам разведки. Гитлеровцы хотели всеми способами привлечь их на свою сторону. К моменту моего ареста им уже в ряде случаев это удалось в Бельгии. Именно этим и можно объяснить, что вскоре после нашего прибытия в Бреендонк отношение к Маргарет и ко мне резко изменилось. Нас сняли с голодного пайка, установленного для заключенных. Гестаповские офицеры лично доставляли обильную, высококачественную пищу. Нам давали отдохнуть после многочасовых допросов. Повторяю, мне давали хороший кофе, который пили и допрашивавшие меня, а также настойчиво предлагали выпить коньяку, который, видимо, очень любил Гиринг.
Прошло уже несколько дней. Гитлеровцам не удалось добиться от меня того, чего они хотели. Я продолжал утверждать, что я уругваец и занимался только коммерческой деятельностью. Объяснял показания Боба тем, что он, возможно, зная о «Симекско» и моей роли в этой фирме, мог предполагать, что я являюсь, как он определил, Маленьким шефом его друга и руководителя советской разведки. Что касается показаний Макарова, то на них не останавливался, так как достоверно опровергать их не мог. Макаров был в гораздо большей степени знаком с моей деятельностью помощника резидента, а затем и резидента в Бельгии.
Гиринг начинал нервничать, у него изменился голос, он стал чаще глотать коньяк. Предполагая, что на него нажимают из Берлина, я не ошибся, ибо именно там я был срочно нужен. Совершенно неожиданно мне был нанесен, пожалуй, самый тяжелый удар за все время пребывания в руках гестапо.
Примерно через неделю после моего ареста 9 ноября 1942 г. в Марселе я был вновь вызван, как и каждый день, в кабинет, где гестаповцы вели со мной беседы. Гиринг был более спокоен и, даже улыбаясь, посматривал на Пипе. Объяснения происшедшей перемене настроения начальника зондеркоманды я не мог найти. Вступление продолжалось недолго. «Мило» поздоровавшись со мной, продолжая улыбаться, Карл Гиринг «попросил» меня прочесть несколько листов бумаги, на которых что-то было напечатано по-немецки. Это меня насторожило, так как я мог заподозрить, что немцы уже точно определили, что я ранее прикидывался в незнании их родного языка.
Тяжелый удар был нанесен тем, что мне дали прочесть переведенные на немецкий язык два
Из предъявленных документов я мог понять, что в Берлине произведены уже аресты, по крайней мере, тех лиц, фамилии и адреса которых указывались в полученном мною задании. Удар был страшным. Прежде всего, конечно, потому, что «Центр» лишился очень важной, ценной резидентуры, с которой по его заданию мне удалось в октябре 1941 г. восстановить прерванную между ними связь. Тяжело было еще и потому, что я понял: в руки гестапо попались преданные своему делу, постоянно рискующие своей жизнью, честные патриоты, антифашисты гитлеровской Германии.
Гиринг заметил мое состояние, которое я был не в силах полностью скрывать. Он вновь потребовал для нас крепкого кофе и буквально уговорил меня выпить вместе со всеми присутствующими коньяку.
Возможно, это решение Гиринга было частично и его ошибкой, так как, не возвращаясь уже теперь к моему допросу, он дал несколько минут на размышление, как мне следует теперь поступить.
Решение было незамедлительно принято: сосредоточить все мои показания только на том, что уже безусловно было известно немцам. В то же время меня мучил еще один весьма серьезный вопрос: как немцам удалось расшифровать предъявленные мне радиограммы? Я был уверен, что наши шифры никто не знает, а следовательно, не может и расшифровать наши радиосообщения и получаемые из «Центра» задания. Невольно я задумывался и над тем, что если немцам это удалось, то они могли сделать то же самое с сотнями радиограмм, в которых приводились не только информационные материалы, но и сведения о новых завербованных нами разведчиках, наших источниках, о наших «крышах». Следовательно, арестован не только я, а произведен полный разгром всей нашей организации.
Гиринг и Пипе продолжали меня допрашивать. Однако, видимо заметив мое утомление и тяжелые переживания, они решили дать мне отдохнуть некоторое время. Сидящий за столом с первого дня наших бесед спокойный и молчаливый немец, далеко не молодой, подошел к Гирингу и шепотом поговорил с ним. После этого Гиринг предложил мне немного подышать свежим воздухом. Я с большим удовольствием принял это предложение. Меня сопровождал по территории, вернее, по небольшому ее участку этот пожилой немец. Вскоре я узнал, что это ближайший сотрудник Гиринга Берг.
Я не мог себе представить, что происходит с этим немцем. Не успели мы выйти из форта на открытую территорию, конечно огражденную и усиленно охраняемую, как Берг стал меня успокаивать, рекомендовать мне все спокойно переносить, предложил мне закурить, по его словам, наиболее крепкие, употребляемые им сигареты. Молча мы курили. Не знаю, о чем думал Берг, но меня не покидали мысли, как удалось немцам расшифровать предъявленные мне шифровки, к чему их знание нашего кода может привести?
Неожиданно для меня Берг остановился и, стряхивая пепел с сигареты, совершенно спокойно заговорил. Прежде всего, он выразил свое понимание волнующего меня вопроса о том, каким образом немцам удалось расшифровать указанные радиограммы. Затем он поинтересовался, использую ли я для моей связи с Москвой старый свой код, которым пользовался еще до провала в Бельгии, или у меня уже есть новый код.