Разведка: лица и личности
Шрифт:
Еще одна колоритная личность — Иван Васильевич Вирюкин. Он производил неизгладимое впечатление своей манерой держаться с большим достоинством и библейской внешностью — четкий профиль темного лица, большие печальные глаза, борода с проседью. Иван Васильевич был к тому же крупным специалистом в вопросах мировых религий. Лучшей модели для портрета какого-нибудь апостола и искать не надо было. К моменту нашего знакомства Вирюкин вернулся уже из третьей долгосрочной загранкомандировки, и представлялось, что он уже все на свете знает и все ему уже порядком надоело.
Однажды он, видя,
Как это ни удивительно, я помню абсолютно всех сотрудников отдела, работавших в нем в пору моего появления на службе. Первые впечатления были настолько глубокими, что крепко отложились в памяти. Впоследствии дело уже обстояло по-другому…
Ушедшие друзья
1 сентября 1947 года начался мой первый учебный год на арабском отделении Московского института востоковедения, который находился в Сокольниках, в Ростокинском проезде.
Здание института казалось большим, светлым и относительно новым. Построено оно было специально для Московского института истории, философии и литературы, который просуществовал с 1931 по 1941 год. Здесь приобретали гуманитарные знания люди, которые впоследствии составили ядро советской партийной и научной элиты. Позднее этот институт слился с МГУ, а здание было отдано востоковедам.
Недавно я проезжал мимо него и с грустью разглядел за разросшимися деревьями какое-то захудалое строение. Здание обветшало, почернело и уже не вызывало тех радостных эмоций, как в далекие послевоенные годы.
В нашей арабской группе было 16 человек, в том числе только что окончившие школу четыре девочки — одна из них стала на втором курсе моей женой. А из 12 ребят 11 недавно демобилизовались из армии после участия в Великой Отечественной войне. Все они носили шинели, сапоги, гимнастерки, кителя, брюки-галифе, некоторые даже продолжали щеголять в армейских фуражках.
Каждый заслуживает отдельного очерка, но я хочу рассказать об одном из тех, кто после окончания института попал, как и я, на работу в разведку и остался в ней до конца.
Из нашей команды бывших фронтовиков своей подтянутостью, стройностью и молодцеватостью выделялся Саша Оганьянц, недавний старший лейтенант, командир батареи знаменитых «катюш». Офицерская форма сидела на нем великолепно, и к тому же ее украшал орден Отечественной войны, который он носил с гордостью и видимым удовольствием.
С Сашей мы вместе проучились пять лет в институте, год — в 101-й Высшей разведывательной школе, попали в один и тот же восточный отдел Первого главного управления КГБ и почти одновременно оказались на работе «в поле», в одной из важнейших
Отношения СССР с арабским миром в тот период бурно развивались, открывались новые посольства и резидентуры, и Сашу прямо из Египта перевели резидентом в королевский Йемен. Впоследствии он побывал в качестве резидента также в Иордании и в Южном Йемене.
То, что он уже в начале своей оперативной деятельности стал резидентом, говорит само за себя. Резидент в разведке — это главная должность, достичь которой удается далеко не каждому. Куда легче стать каким-нибудь начальником в Центре.
Одним из свидетельств политической дальновидности Оганьянца является его оценка тогда еще молодого иорданского короля Хусейна как опытного, мудрого и рационального политика. Такие суждения Саша высказывал в своих телеграммах в то время, когда у нас бытовало пренебрежительное отношение к этому монарху, его считали марионеткой и чуть ли не платным агентом Вашингтона и Лондона.
Мой друг оказался прав. Со временем короля Хусейна стали уважать и в Москве. Он умело выходил из самых затруднительных и даже отчаянных ситуаций и, вступив в 17-летнем возрасте на престол в 1952 году, сохраняет власть до сих пор. Мне не приходилось встречаться с королем Хусейном, но я был знаком с его первой женой, королевой Диной. К сожалению, развить знакомство с этой милой, симпатичной и образованной дамой в интересах советской внешней политики не удалось.
На протяжении всего нашего знакомства и многолетней дружбы с Оганьянцем мне всегда хотелось задать ему один вопрос: «А правильно ли ты поступил, что выбрал себе профессию востоковеда-арабиста и разведчика? А не лучше ли тебе, Саша, было пойти на эстраду?» Этот, так и не заданный вопрос, имел под собой самые веские основания. Да и вообще много ли есть на свете людей, совершенно сознательно избравших себе профессию или нашедших мужество круто изменить свой жизненный путь в поисках истинного призвания?
Если бы он пошел в эстрадные артисты, то наверняка стал бы звездой первой величины. Живое лицо, богатая мимика, удивительная способность копировать язык и жесты людей, умение находить смешное и оригинальное в обыденном, способность сочинять на ходу анекдоты — все это притягивало к нему людей, делало его популярным человеком и желанным гостем в любой компании. Причем Саша не пересказывал услышанные смешные истории, а главным образом придумывал их сам, черпая материал из своей богатой биографии, из общения с окружающими, из тайников своей буйной фантазии. При всем этом он был крайне самоироничен и не стеснялся представить себя в самом смешном виде.
В Московский институт востоковедения Оганьянц попал не в силу каких-то убеждений и долгих исканий, а потому, что здесь в качестве инженера-строителя работала его мать Федосья Николаевна, истовая партийка, комиссар времен гражданской войны. Она ему и посоветовала вступить на востоковедную стезю, а поскольку он был женат на своей боевой подруге, однополчанке Марии Васильевне, и уже имел ребенка, то Федосья Николаевна выхлопотала ему и жилье в преподавательском общежитии, в доме, замыкавшем тогда Сретенский тупик.