Разведка уходит в сумерки

Мелентьев Виталий

– Разведчики… Посудины достать не можете. Подаете жирный квас. – Андрианов виновато вздыхал, и даже Петровский – высокий и ловкий парень в лихо сдвинутой набок ушанке – чувствовал себя виноватым. – А еще собираетесь «языка» брать.

Мокряков недовольно сопел и большими шумными глотками пил из котелка чуть хмельной острый квас. Все с некоторой почтительностью смотрели на него и думали, что Сиренко, вероятно, уйдет из разведки. Сашка тоже думал об этом. Поэтому он процеживал квас сквозь бинт все над тем же котелком: на больший протест он не решался.

Из третьего котелка

Мокряков пил молча и сопел при этом не так сердито, как прежде. Сиренко почтительно стоял у притолоки и ждал. Ему очень не хотелось смотреть на Дробота, и все-таки он всматривался в его темное, невозмутимое лицо. И даже ненавидя сержанта, из-за которого ему придется расстаться со взводом и любимым делом, справедливости ради отмечал, что новенький сержант и в присутствии большого начальника, от одного слова которого зависит его судьба и, может быть, жизнь, был спокоен и не пытался показным сочувствием Мокрякову принизить Сиренко и его работу. Больше того, Сашке показалось, что Дробот смотрит на капитана с долей веселого, неуважительного интереса, как на человека, который, сам того не замечая, показывает себя со смешной стороны.

Это тоже нравилось Сиренко, хотя он и старался ненавидеть Дробота. И он вдруг подумал, что капитан уже кончает третий котелок квасу, а еще ни разу не выходил из землянки. Это рассмешило, и он взглянул на Мокрякова с веселой искоркой в глазах. Капитан перехватил взгляд, оторвался от котелка, посопел и раздраженно сказал Андрианову:

– Хватит тебе этого бездельника опекать. Кваса подать не может, пускай в разведку ходит.

Сиренко слегка побледнел – не столько потому, что капитан предлагал использовать его как рядового разведчика и, значит, подставить под огонь, сколько от несправедливости: он точно знал, что приготовленным им квасом Мокряков угощает не только свое, разведывательное, начальство из дивизии, но и командира полка. А вот теперь – хает.

От обиды он отвел глаза и увидел холодную, прямо-таки издевательскую улыбку Дробота. Сержант смотрел на Мокрякова, но Сиренко показалось, что смеется Дробот над ним, над его неудачной судьбой радиста и повара. Однако неприязни к сержанту не ощутил – Сиренко был справедливым человеком и отлично понимал двойственность своего положения.

Лейтенант Андрианов промолчал, Петровский неопределенно покачал головой, и Сиренко не понял, как отнеслись к капитанскому приказу его непосредственные начальники. Но то, что они его не защитили, обидело Сиренко, и он, вздохнув, опять взглянул на Мокрякова.

Полное лицо капитана багровело, глаза светлели. Рывком передав почти пустой котелок Сиренко, Мокряков закричал на Дробота:

– Нечего смеяться, понимаешь! Болтать умеешь, учить всех насобачился, а своих подчиненных не воспитываешь! Распустил, понимаешь! Я вот посмотрю, как ты его приберешь к рукам! А то только защищаешь, понимаешь… – Вспышка проходила, и капитан говорил все спокойней.

Скуластое лицо Дробота было, как всегда, невозмутимо. Капитана, видимо, злила эта невозмутимость, и он сердито закончил:

– Как следует за него возьмись! – кивнул он на Сиренко, и Сашка понял, что он, оказывается, уже в первом отделении и

что Дробот успел его защитить. Это было так необычно, что Сашка растерялся и, тяжело переваливаясь, топтался на пороге. Капитан крикнул ему:

– Тащи квасу! – И, обращаясь к Дроботу, закончил: – Как следует воспитывай, понимаешь! А я спрошу. Распустились.

Сиренко хотел было уйти, но услышал голос Дробота.

– Будет исполнено, товарищ капитан, – сказал сержант с той спокойной, деловитой почтительностью, с которой обращаются подчиненные к уважаемым начальникам. Потом голос его неуловимо изменился: в нем пробились нотки суровости и в то же время легкой насмешки: – Сиренко! Помойку не закрывать, помои выливать! – И, перехватив совершенно обалделый Сашкин взгляд, решительно закончил: – Все! Идите… за квасом!

И Сиренко ушел, так и не поняв, что же произошло в землянке.

Лейтенант Андрианов посмотрел на капитана, сержанта и спросил:

– Значит, план утверждаем?

Мокряков недовольно поджал губы, потом шумно вздохнул, погладил себя по животу, покрутил головой:

– Не нравится мне вся эта психология. Ох и не нравится! Доложи-ка еще раз, Дробот.

Сержант словно заранее был готов услышать приказ.

– Немцы поймали нас довольно хитро. Если мы сразу же сменим тактику, они поймут, что их разгадали, и усилят бдительность, ага… А если мы все оставим по-прежнему, они посчитают, что мы ничего не поняли…

– Плохого же вы мнения о нашем противнике, – усмехнулся Мокряков. – А ведь недавно совсем иное пели.

– А я и сейчас не очень высокого мнения, – невозмутимо ответил Дробот, – о немцах. Но об этом, – он сделал широкий жест рукой за спину, – думаю по-другому. Этот хитрый. Но… не умный, ага…

Мокряков почмокал полными, мягкими губами и пренебрежительно махнул пухлой рукой. Потом беспокойно покосился на дверь и решительно закончил:

– Ладно… Представьте легенду… план и все такое… Согласуем… Тогда, понимаешь… – И вдруг взорвался: – Опять твоего чертова повара нет! Вот воспитание!

Но Сиренко уже открыл дверь и молча передал капитану все тот же котелок. Мокряков оживился, долго и шумно пил квас, потом решительно поднялся:

– Действуйте пока, как решили. А там… там поглядим. Лошадь подана?

Сиренко, по знаку Андрианова, пошел за мокряковским ездовым. Командиры уточняли детали предстоящих действий и ждали, когда наконец уедет Мокряков.

Подали лошадь, и Мокряков, обстоятельно усаживаясь в крохотную тележку, подтыкая под себя сшитую из шинельного сукна полость, наставительно бурчал:

– Только поосторожней, понимаешь… Не выдумывать… чего не следует! А то с вас взятки гладки, а мне по загривку надают. – И, утомившись устраиваться, буркнул пожилому ездовому, боком примостившемуся на сиденье. – Пошел, что ли…

Утробно ёкая селезенкой, раскормленная лошадь с места взяла неторопкой рысью и скрылась за поворотом. Дробот взглянул на Сиренко, прищурился и шепнул:

– Силен капитан – четыре котелка квасу выпил, а до ветру так и не сбегал.

Сиренко с доверительной улыбкой посмотрел на своего нового командира. Сержант серьезно спросил: