Разведрота
Шрифт:
Он почти перешел на крик.
Я тоже был на взводе, но старался говорить как можно спокойнее, хотя не уверен, что это у меня получалось.
– Я не знаю, что это значит, но знаю другое: сегодня днем в Черной Щели твои моджахеды жгли «наливники» и стреляли в наших ребят. И убили Блинова…
– Черная Щель – это другой уезд, – уже спокойно ответил Оборин. – И там хозяйничает другая банда.
– Доказательства! Где доказательства, что другая, а не эта? Ты сам говорил, что от Черной Щели до этого места – час ходу.
– Но где же логика? – опять вскипел
– Ты трус, – сказал я тихо, уже не чувствуя прежней уверенности. – Ты поставил перед собой цель оправдать Джамала, лишь бы не вступать с ним в бой. Ты не умеешь даже ненавидеть.
Оборин поморщился.
– От тебя смердит жаждой крови…
– Ну, хорошо, не надо крови, – я уже начал говорить не то, что думал. – Можно взять их в плен, черт побери, да сдать куда положено… В ХАД, кажется? А там разберутся, кто есть кто. Откуда тебе известно, из-за чего у них весь этот сыр-бор разгорелся? А вдруг из-за дележа власти?
– Когда идет драка за власть, то люди, наоборот, стараются не выпускать из рук оружия… Как я, например, – Оборин усмехнулся и погладил ствол автомата.
– С тобой тяжело спорить.
– Я знаю… А ты сгоряча не спорь, попробуй сначала разобраться. У каждого мнения – своя правда…
– Товарищ капитан! – позвал сверху Сафаров. – Бородатые уходят.
– Скатертью им дорога!
– Ты опасно рискуешь, Паша. Если потом выяснится, что твой Джамал и не думал разоружаться, тебя же где угодно разыщут, да тот же Киреев тебя…
– Хватит! – перебил Оборин. – Решение принято, и я готов отвечать за каждый свой шаг.
– Круто, ох круто берешь! И солдата зря обидел…
– Я понимаю тебя, – кивнул головой Оборин. – Ты чувствуешь в нем союзника. Он ведь тоже рвался в бой! Только вот что я тебе скажу: не надо много смелости, чтобы стрелять в безоружных людей. Другое дело – вызвать огонь на себя. Тут надо душонку в кулаке держать, чтобы ненароком не ушла куда не надо…
– Ты о чем?
– Да о том же… Сидел тут один у нас с тремя бойцами в засаде над тропой. А душманы пошли не по тропе, а над ней, по сопке, в каких-нибудь тридцати метрах от того места, где лежал наш «смельчак» в окопе. Он открыл огонь лишь тогда, когда банда ушла на безопасное для него расстояние. Чудом в роте обошлось без потерь!.. А то, что ты видел полчаса назад, всего лишь жалкая попытка реабилитировать себя… Ах, голова! Мы ведь не вышли на связь с Железко!
Оборин поспешно встал.
Я чувствовал себя скверно. Огромный, страшный день вымотал меня вконец, и мучительно хотелось одного: как-нибудь добраться до маленького кемпинга на берегу озера, рухнуть на скрипучую койку, закрыться с головой простыней и отключиться от этой бешеной круговерти событий, лиц и слов.
Сафаров съехал на животе с «акульего плавника» и молча протянул мне автомат. Я хотел было встать, но вдруг почувствовал едва уловимую ноющую боль. Сначала мне показалось, что она пульсирует где-то в груди. Пошевелил плечами, но боль стекла в ноги и стала жечь огнем. Натер-таки! Пришлось
Так и есть. Босиком, что ли, пойти? Хотя пока спустимся, от меня одни уши останутся, как говорил солдат Тетка.
Как на свете все уныло, нескладно и пакостно…
Оборин уже шел обратно, на ходу вытаскивая притороченный к прикладу автомата резиновый мешочек перевязочного пакета.
– Стер ноги? – спросил он. – Я так и понял.
Он присел на корточки, покрутил головой, осматривая мои распухшие ноги.
– На, перевяжи, – и отошел, чтобы не мешать.
Я разорвал резиновую оболочку перевязочного пакета, вытащил марлевый тампон, покрутил его в руках и со злостью отшвырнул далеко в сторону. Не поможет.
Стиснул зубы, стал обуваться. Потом с трудом встал и заковылял к солдатам.
Латкины уже побежали по тропе, вытягивая за собой цепочку солдат. Оборин дожидался меня.
– Ну что, стало легче? – спросил он.
– Нет, хуже.
Он шел рядом со мной, почти касаясь плечом. Потом взял за локоть, чтобы я мог опереться.
Я остановился.
– Ты чего? – спросил он.
– Иди, я догоню…
Он пожал плечами и молча пошел вниз.
Прошла минута, вторая. Негромкие голоса солдат стихли. Я остался один среди бесконечной теплой ночи. Наконец услышал шаги. Темный силуэт низкой фигуры застыл в трех шагах от меня.
– Это вы, товарищ старший лейтенант?
– Я, Киреев, я…
Солдат подошел ко мне ближе, поднял блеснувшие в свете луны глаза.
– Я хочу вам сказать…
– Ну, говори!
– Если Оборин еще раз…
– Дальше!
– Что «дальше»?! – вдруг крикнул солдат. – Убью я его, вот что будет дальше!
С трудом контролируя себя, я схватил солдата за воротник, туго сжал и потянул к себе.
– Запомни, сука рваная, – прошептал я. – Если не выкинешь из головы эти поганые мысли, то я лично буду разбивать тебе морду в кровь. Каждое утро, ровно в семь ноль-ноль! Ты это накрепко запомни!
Киреев оторвал мою руку от своего ворота, одернул на себе куртку. Я увидел, как он осклабился.
– Чего ж не запомнить, – произнес он. – Конечно, запомню. Конечно… Только вы меня, товарищ старший лейтенант, не пугайте. Я храбрый солдат, и оружие всегда при мне. Вы это тоже накрепко запомните!
Бронетранспортер с выключенными габаритными огнями стоял у самой лестницы кемпинга, заслонив собой вход. Я услышал, как Оборин в сердцах буркнул:
– Принесла же тебя нелегкая…
Я понял, что в роту приехал Петровский.
Комбат сидел в маленькой комнатушке у радиостанции, накинув на плечи бушлат, то ли дремал, то ли читал газету, подперев рукой тяжелый подбородок. Когда мы с Обориным вошли, он исподлобья посмотрел на меня и сразу же перевел взгляд на Пашу.
– Ну что, искатели приключений, где банда?
Оборин, будто не услышав вопроса, поставил в угол автомат, стянул с себя безрукавку, сел на топчан, вытянув ноги, и закрыл глаза.
Не меняя позы, комбат негромко прорычал: