Развестись нельзя мириться

Белозубова Ольга

У меня глаз задергался от такой наглости. Конечно, в тот же вечер его чемодан и он сам оказались за дверью…

— Алин, ну Герман же не Тарас!.. Почему ты думаешь, что будет так же? — вернула меня из воспоминаний подруга.

— Наташ, — вздохнула я. — Гера же тоже начал задерживаться… Несколько раз и вовсе, когда я заходила в зал, а он говорил по телефону до этого, просто замолкал! Ну стал бы он так делать, если б нечего было скрывать?

— Так, дорогая, стой. Ты можешь сколько угодно додумывать за него.

Только, может, стоит поговорить? Выяснить всё, сказать, как тебе обидно и неприятно! — вынесла вердикт Наташа.

— Да не смогу я поговорить… По крайней мере пока.

— Ну… Слушай, а если письмо написать ему? Приедешь в обед завтра, вручишь, а вечером и поговорите? Ты ж выходная завтра?

— Да, выходная… Слушай, а это уже идея! — Я вскочила из-за стола, чмокнула подругу в щечку и умчалась в зал писать письмо.

***

На следующий день я подъехала к «Каскаду» ближе к концу обеда Геры.

Я даже улыбалась: и правда, почему как маленькая девочка надулась и вынесла приговор, даже не поговорив с человеком? Муж-то хороший у меня, ну подумаешь, не придает такого значения подаркам, не понимает, как и почему это так важно для меня. Так я ж объясню!

Письмо получилось без малого на четыре страницы. Я гордилась собой — всё написала, всё объяснила и верила: Гера обязательно поймет и исправит ситуацию. Он у меня мужчина неглупый.

В общем, ко входу в торговый центр я летела на крыльях надежды. И вдруг увидела картину маслом: муж вышел из двери с какой-то… брюнеткой.

Та вдруг обняла его, прижавшись всем телом, поцеловала в щеку и пошла направо, а Герман довольно улыбнулся и направился к светофору. Видимо, возвращался на рабочее место.

Я заскрипела зубами и начала рвать письмо. Оно на глазах превращалось в клочки. Как и мое сердце.

Глава 5. Взаимовыручка

Герман

«Да, она у меня, не переживай».

«Может, мне приехать?»

«Не стоит. По крайней мере, не сегодня, дай ей время успокоиться».

Я сразу предположил, что Алина у подруги, и оказался прав. Хорошо, что у именно у нее, — на Иволгину точно можно положиться.

М-да, вот и поговорили, вот и отметили годовщину свадьбы… Хотелось рвануть к жене, прижать ее к груди, погладить по волосам, сказать, как люблю.

Но Наташа права: Алина вряд ли стала бы слушать, надо дать ей остыть. Иначе еще хуже сделаю, а это однозначно не в моих интересах.

Я затушил свечи и убрал продукты в холодильник — есть решительно расхотелось. И Славик тоже прав: как можно было догадаться сказать такое жене? Я-то радовался, что давний спор выиграл, а она восприняла на свой счет. Лопухнулся, что тут сказать…

Уснуть так и не смог. Утром, выехав со стоянки, проехал мимо мусорки — выбросил огромный букет белых с розовых окантовкой роз. Ее любимых. На улице было тепло, и они, конечно же, пожухли, пролежав на заднем сиденье

всю ночь. После всех событий я просто о них забыл.

Шары в виде сердец, что тоже «ночевали» в машине, выпустил в небо, проводив их грустным взглядом.

Сел в машину и несколько минут сидел, глядя в одну точку. Я же как думал, когда покупал после работы розы и шары? Приеду, извинюсь, мы поговорим, затем спустимся к машине. Вручу букет, мы выпустим шары вместе или отнесем домой — это уж как Алина решила бы. М-да… Загладил вину, что называется…

На работе молчал до обеда. Славик хмурился, но вопросов не задавал — видел, что на беседу я не настроен.

Во время обеда на фуд-корте в торговом центре я лениво ковырялся вилкой в тарелке, обдумывая свое незавидное положение, как вдруг девочка лет пяти-шести за соседним столиком, до этого что-то рисовавшая, вскочила со стула и с радостным криком подбежала к женщине, что сидела напротив.

— Мама, мама, смотли, какое я клыло волобью налисовала!

А мама, сильно занятая разговором по телефону, лишь отмахнулась:

— Марина, а где клюв? Где второе крыло? Сначала дорисуй всё, а потом показывай! Садись обратно!

И девочка, насупившись и опустив голову, медленно потопала на свое место.

А у меня в голове вспыхнула картина: семилетний я несусь к папе с моделью самолета, которую собирал три недели. Крылья, правда, пока не вставил, но уже так гордился, что вручную это всё сделал, покрасил, наклеил отличительные знаки, что спешил поделиться радостью.

— Гера, что это? — почему-то побагровел отец и вместо похвалы навис надо мной, как скала. — Кто рассказывает о недостигнутом еще результате, а? Кто хвалится и гордится тем, чего еще даже нет? Кто, я тебя спрашиваю?!

Я вжал голову в плечи и зажмурился.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — Отец схватил меня за подбородок, чтобы я поднял голову и посмотрел ему в глаза. — Я тебе скажу кто… Неудачники и лентяи! Повтори!

— Неудачники и лентяи… — еле слышно выдал я.

— Нет, громче повтори, что ты мямлишь?! Мужик ты или нет?

— Неудачники и лентяи! — прокричал я… и расплакался.

— Тьфу! Что ты ревешь, словно баба? — Он вдруг рассерчал еще больше и швырнул самолет об стену.

— Будешь еще так бахвалиться, как самый настоящий неудачник и лентяй?

— Не буду…

— То-то и оно… Иди в спальню! Только убери тут сначала. — Отец схватил пачку сигарет и пошел на кухню.

А я остался наедине с плодом моих трудов, который разлетелся на множество кусков после удара об стену… Больше к отцу с незаконченными поделками не подходил.

Я очнулся от тяжелых воспоминаний, встал из-за стола, подмигнул девочке, которая уже успокоилась и снова весело болтала ногами под столом, старательно водя карандашом по листу бумаги.