Развеянные чары
Шрифт:
Элла оперлась головой на руку, так что лица ее не было видно, и спокойно произнесла:
— Я думаю, ты ошибаешься. Пусть он знаменит и прославлен, как никто другой, но счастья ему не дано.
— Это меня радует, — горячо произнес консул, — необыкновенно радует. На свете не было бы никакой справедливости, если бы Рейнгольд был счастлив. И то обстоятельство, что он увидел тебя такой, какой ты стала теперь, я надеюсь, не способствовало его счастью.
С этими словами он встал и с прежней живостью заходил по комнате. Наступило молчание, вскоре прерванное Эллой.
— У меня к тебе просьба, дорогой дядя, —
— Охотно, дитя мое, — ответил консул, останавливаясь. — Ты ведь знаешь, я не люблю тебе отказывать. Чего же ты желаешь?
— Дело в том, — начала Элла, упорно глядя в пол, — что послезавтра в театре идет новая опера Рейн… Ринальдо.
— Ну да, и тогда уже некуда будет деться от всеобщего поклонения ему, — заворчал Эрлау. — Тебе хочется избежать первых взрывов восторга? Вполне понимаю, и потому мы на недельку-другую можем уехать а горы. На столько-то времени доктор Конти отпустит меня.
— Совсем наоборот! Я хотела просить тебя… поехать со мной в оперу.
На лице консула выразилось величайшее изумление.
— Как, Элеонора! Не ослышался ли я? Ты в этот день хочешь быть в театре, которого так решительно избегала каждый раз, как с ним соединялось имя Ринальдо?
Несмотря на старания молодой женщины скрыть свое лицо, видно было, что она густо покраснела до корней волос.
— На родине я никогда не решилась бы поехать в оперу, когда там раздавалась бы его музыка, — чуть слышно ответила она. — Мне казалось бы, что все взоры устремлены на меня, хотя бы я сидела в самой глубине ложи. У тебя в доме и у наших близких знакомых я почти никогда не слышала его произведений. Их избегали ради меня, так как знали все и щадили меня. Сама я никогда не пыталась переступить границу этой дружеской заботливости, может быть, из трусости, может быть, от наполнявшей мою душу горечи. А теперь, — она быстро встала, и в ее голосе зазвучала неожиданная твердость, — теперь я снова увидела Рейнгольда и хочу узнать его по его творениям — его и… ее!
Эрлау все еще не мог опомниться от изумления, но он привык ни в чем не отказывать своей любимице, как бы странны ни казались ему ее желания. Его избавил от прямого ответа приход слуги, доложившего, что доктор Конти только что приехал, а в приемной дожидается капитан Альмбах.
— Капитан на редкость простодушен, — сказал Эрлау. — Несмотря на все, что произошло между тобой и его братом, он совершенно спокойно поддерживает прежние родственные отношения, как будто ровно ничего не случилось. В целом мире на это способен только Гуго Альмбах.
— Тебе неприятны его посещения? — спросила Элла.
— Мне? — улыбнулся Эрлау. — Ты ведь знаешь, дитя, что он покорил меня, как покоряет всех, кого хочет… за исключением, может быть, одной моей Элеоноры, к которой он, кажется, питает особенное почтение.
С этими словами консул взял свою приемную дочь под руку, и они вместе прошли в гостиную.
Докторский визит был непродолжителен. Гуго также вскоре покинул дом Эрлау, хотя приходил сюда очень охотно. Неизвестно, знал ли об этом Рейнгольд, во всяком случае, подозревал, но, по обоюдному молчаливому соглашению, братья никогда не касались этого вопроса. Капитан не привык добиваться откровенности, в которой ему отказывали, поэтому последовал примеру Рейнгольда, хранившего полное
Вернувшись домой, капитан нашел в своей комнате поджидавшего его Иону. Во всей фигуре матроса было что-то необычное, его всегдашняя невозмутимость сегодня исчезла, и он с видимой тревогой ждал, чтобы капитан снял шляпу и перчатки. Тогда он подошел к нему вплотную и вытянулся по стойке смирно.
— В чем дело, Иона? — спросил Гуго, невольно обратив на него внимание. — Ты как будто собираешься произнести речь?
— Так точно, — подтвердил Иона с некоторым смущением, принимая еще более торжественную позу.
— Вот как? Это новость. До сих пор я думал, что ты составил бы ценное приобретение для монастыря траппистов; если же в виду окружающих классических произведений на тебя снизошел дух ораторского искусства, то я очень рад. Итак, начинай! Я слушаю.
— Господин капитан…
На первый раз красноречие матроса ограничилось этими двумя словами. Вместо того чтобы продолжать, он уставился в пол, точно хотел сосчитать все кусочки мозаики.
— Слушай, Иона, ты мне крайне подозрителен, — внушительно сказал Гуго. — Уже больше недели ты не ворчишь, не бросаешь хозяйке и ее служанкам яростных взглядов! На твоем лице иногда появляются складки, которые при известной доле воображения можно принять за слабую попытку улыбнуться. Повторяю тебе, это в высшей степени подозрительные признаки, и я готовлюсь к самому худшему.
Иона, казалось, и сам понял, что надо объясниться определеннее, и, собравшись с духом, выговорил:
— Господин капитан, бывают люди…
— Это неоспоримый факт, подтверждение которого у меня перед глазами. Ну, бывают люди… что же дальше?
— Которые могут терпеть баб, — продолжал Иона.
— И другие, которые их не терпят, — добавил капитан, когда наступила вторая пауза. — Это тоже неопровержимый факт, и живыми примерами его служат капитан Гуго Альмбах и матрос Иона с «Эллиды».
— Я, собственно, не то хотел сказать, — возразил матрос, которого такое непрошенное продолжение его заученной речи совсем сбило с толку. — Я только думал, что есть люди, которые по отношению к женщинам представляются очень скверными, а на самом деле вовсе не такие.
— Я нахожу, что это служит в высшей степени лестной иллюстрацией к моей собственной персоне, — заметил Гуго. — А теперь, ради Бога, скажи мне, к чему ведут твои подготовительные речи?
Иона несколько раз глубоко вздохнул, следующая часть приготовленной речи, видимо, крайне затрудняла его.
— Господин капитан, — начал он, наконец, заикаясь. — Я ведь отлично знаю, какой вы на самом деле, и… и… узнал одну молодую женщину…
Губы капитана дрогнули, как будто от подавляемой улыбки, но он принудил себя остаться серьезным и хладнокровно произнес:
— В самом деле? Для тебя это замечательное событие.
— И я приведу ее к вам, — закончил Иона.
Теперь капитан уже не мог удержаться от смеха.
— Иона, ты, кажется, не в своем уме. На кой прах мне эта молодая женщина? Что мне с ней делать? Не жениться ли?