Развод не дам. Точка

Милоградская Галина

— Нетерпеливая, — выдыхает на ухо, вставляя. Глушу стон в плече, обвиваю ногами. Его длина внутри всегда так правильно ощущается, как под него заточена. И трахает так, что душа отлетает с первых движений. Быстро, грубо, две минуты — и оба дрожим. У Котёнка даже мультик не закончился.

— Скоро жена уедет на несколько дней, возьму пару выходных только для вас, — говорит он, застёгивая ширинку.

В Сочи меня бы это не волновало, мы и так нечасто виделись. В Москве это почему-то звучит иначе…

Глава 5

Агата

Многие

так живут, и я смогу. Сейчас Марат со мной, всё по-прежнему, только вместо сердца камень. Не знаю, как до сих пор двигаюсь, хожу и говорю. Одного не могу: заставить себя спать с ним. Даже лежать рядом мерзко. Ночь за ночью мягко отказываю под разными предлогами или прихожу спать позже. А он как и не замечает. Когда новый рейс в Сочи?..

— В понедельник вызывают в управление, — говорит он, поправляя воротник голубой майки поло. Светлые волосы лежат небрежной волной, мягко щурятся глаза, в уголках собрались морщинки. Я каждую знаю: профессиональные, от солнца, что светит пилотам.

— Думаешь, переведут? — Улыбнись же! Улыбнись, найди в себе радость за его повышение! Не могу. Комок поперёк горла стал привычным. Предатель. Как ты вообще можешь так спокойно себя вести?! У тебя совсем нет совести?!

— Уверен. — Он поворачивается, кладёт руки на плечи и слабо сжимает. — Другая жизнь, мась! Повышение! Будете со мной летать в Токио, Пекин, Сеул…

— Или Монголия, Узбекистан, Казахстан. А что? Тоже международные рейсы. — Насмешка вырывается сама, непривычно для меня. Марат удивлённо распахивает глаза, светлые пушистые ресницы приковывают взгляд. Секунда, и он тихо раскатится смеётся.

— Очень смешно, мась!

Вот бы с отцом поговорить, чтобы специально его туда поставили! Пусть летает по странам ближнего зарубежья, да хоть рейсом Москва-Минск. Пожизненно. Злость — эмоция неожиданная, но, как ни странно, приятная. Она будто изнутри подпитывает, сил придаёт. Смотрю на широкую спину Марата и представляю, как вонзаю в неё нож по самую рукоятку. И ещё раз. И ещё. Жар обжигает, но следом приходит леденящий ужас. Я, что, в чудовище превращаюсь? А если на самом деле выйду из себя и очнусь перед трупом?

— Масяня, ты идёшь? — Он зовёт из прихожей. Няня ушла купать Каринку. Я переступаю с ноги на ногу: узкие бежевые слаксы, однотонный розовый свитшот, волосы собраны в хвост, лёгкий макияж — хорошо же выгляжу. Или недостаточно хорошо для него? Я ведь никогда не ревновала, мы даже со смехом иногда других девушек обсуждаем, выделяя достоинства.

В его широкой ладони мои пальцы всегда тонут. Марат привычно берёт за руку, когда выходим из квартиры. На короткое мгновение окутывает знакомое чувство тепла и защищённости. Может, представить, что ничего не знаю? Пусть где-то там живёт другая женщина, растёт другой ребёнок, но тут Марат только мой.

— Ты чего-то задумчивая в последнее время, — говорит он, когда садимся в такси. Обнимает одной рукой, трётся носом о висок. — Что-то случилось? — шепчет ласково. Почему от его голоса моментально слабею?

— Ничего. — Кладу голову на его плечо. — Устала,

наверное. Скоро школа, подготовка. Потом работу искать.

Говорю, не думая. Поглаживаю его костяшки. Не хочу в реальность. Хочу обратно в свой мир с розовыми пони и единорогами.

— На работу?

— Да. — Некуда скрыться от настоящего, как ни пытайся. — Каринка в школу пойдёт, а мне что делать? И дальше дома сидеть?

— Тебе что, денег мало?

Выпрямляюсь. Марат редко позволяет себе говорить со мной таким тоном. Резким, с высокомерными нотками. Ещё и при посторонних.

— При чём тут это? — отвечаю тихо, холодно. — Просто хочу работать, что тебя удивляет?

— Раньше не хотела, а сейчас хочешь? — Он щурится. — Что изменилось?

Хочется кричать: всё! Всё изменилось, ты оказался мудаком! Глотаю комок, отворачиваюсь к окну и сухо бросаю:

— Дома поговорим.

— Мась. — Марат находит мою руку, сжимает. Говорит мягко: — Ну, зачем тебе работать? Дома же нормально. Или заскучала?

— Заскучала, — говорю, а сама думаю: почему он так резко против? Никогда не задумывалась, но Марат ведь и правда не гнал на работу. Наоборот, подчёркивал, как счастлив, что его жена уделяет всё время дому и семье. Я считала, что это правильно, да и мама так воспитала, а сейчас волна протеста поднимается изнутри. Хочу на работу, и всё тут!

— На международных больше выходных будет.

— А рейсы длиннее.

— Ну, ты же привыкла, мась.

Спорить бессмысленно. Я же не должна спрашивать у него разрешения, чтобы устроиться на работу! Хотя мама тоже будет против, наверное. А мне не пятнадцать, чтобы у неё отпрашиваться! Надо меняться. Дожила до тридцати двух, а жизни толком не знаю. Оказывается, там, за пределами моей радужной планеты, все совсем не радужно.

Хорошо, что боулинге темно и во время игры можно особо не разговаривать. Настроения играть нет, мажу раз за разом, в конце концов, оставляю Марата играть за нашу команду в одиночку. Символично. Нет уже нашей команды.

— Что случилось?

Юлька падает на кожаный диван рядом со мной и отпивает пиво из высокого бокала.

— Голова болит.

Говорить о предательстве Марата, конечно, здесь не собиралась. Но, оказывается, дело не в месте, а в том, что вообще об этом стыдно говорить.

— Сильно? У меня таблетка есть.

— Не надо, само пройдёт. — Оказывается, из меня выходит неплохая актриса. Никто не замечает, как изнутри меня рвёт на части. Друзья весело хохочут, обсуждают что-то — даже не вслушиваюсь в разговор. Сказала Марату, что болит голова, и он весь вечер обнимает, не замечая, что никак не могу расслабиться. От тела исходит тепло, сильное сердце стучит прямо в ухо. Так хорошо в его руках, до слёз хорошо. Ещё немного — заплачу. Уже на пределе.

— Поехали домой, — вдруг говорит Марат. Почему он такой чуткий? Почему я до сих пор так на него реагирую? Может, у нас ещё всё может получиться? Если я приложу лейкопластырь на рану, поможет? Ну да, проще подорожником накрыть, тот же эффект получится.