Развод

Малиновская Маша

И я просто не знаю, что теперь делать, ведь пропасть между мной и Гордеем становится всё шире.

Но в любом случае, это наш ребёнок. И вариантов, кроме как рожать, я даже не рассматриваю. Поэтому нужно сказать Гордею, а дальше уже решим, как всё будет. Он ведь тогда на кухне сам сказал — значит, будем рожать. Только я и подумать не могла, что ситуация возникнет в реальности.

Немного причесав чувства, я выезжаю с парковки и направляюсь в сторону офиса Гордея. Сначала пытаюсь продумать, что сказать, как сказать,

какие слова подобрать, но потом отпускаю. Как есть, так и скажу.

Паркуюсь возле бизнес центра, в котором располагается офис Гордея. Сжимаю руль и несколько раз глубоко вдыхаю-выдыхаю. Чувствую, как дрожит нижняя губа. Голова немного кружится от волнения, а ладони становятся влажными.

Глушу мотор и только собираюсь выйти из машины, как вижу Гордея. Он выходит из здания. И он не один — снова с этой блондинкой-поварихой.

Она идёт рядом с ним, к машине Гордея, судя по всему, направляются. Вместе.

Боже, как же невовремя.

Женщина улыбается, они оба смеются с чего-то. У Гордея лицо расслаблено. Мне кажется, в последнее время я только хмурым видела его.

А потом блондинка вдруг подворачивает ногу, но Гордей не даёт ей упасть, подхватывает под локоть, она же цепляется за него руками и смотрит с такой благодарностью, что, кажется, вот-вот взорвётся фонтаном восторгов от того, какой же он рыцарь.

Снова сжимаю влажными пальцами руль. В груди бой нервный и неровный. Дыхание прерывистое, мышцы спины в напряжении.

Гордей помогает дойти блондинке до машины, открывает перед ней дверь и даже сесть помогает. За руку придерживает.

А потом они уезжают.

Я же так и остаюсь сидеть в своей машине и сжимать руль.

Где-то в районе желудка появляется сосущий холод. А что если… если мы уже и не нужны ему? Если наш ребёнок уже не вписывается в его жизнь?

Эта блондинка… Только слепой не увидит, что она влюблена в Гордея. По самые уши. Готова ковром персидским перед ним расстелиться.

Что, если мы уже в его жизни лишние? Если он уже пошёл дальше.

Имел право. Я сама его попросила о разводе — напоминаю себе. Какие тогда претензии?

Интуитивно кладу руки на живот и прикрываю глаза. По щекам катятся слёзы. Я ловлю их губами, чувствую соль и то, как в груди разверзается дыра.

Что он скажет? Как отреагирует? Нужен ли ему теперь этот ребёнок?

Нет, уверена, Гордей будет ему отцом. Будет в его жизни. Это же Гордей. Но не станет ли для него это обузой в том свободном полёте, в который он уже расправил крылья и готов лететь?

— В любом случае ты — будешь, маленький, — шепчу, вытирая слёзы. — Даже если только мой, то всё равно будешь.

Я выезжаю с парковки и еду за Викой в детский сад. Перед тем, как выйти из машины, опускаю козырёк и смотрю в зеркало. Нужно себя в порядок привести. Дочка у меня внимательная, заметит, что я плакала.

Вытираю

тушь под глазами, крашу искусанные губы. Пробую улыбнуться. Скоро я так буду улыбаться двоим своим детям. И буду любить маленького за двоих, если будет нужно.

Забираю дочь и мы идём в кафе-мороженое, как я ей и обещала. Пока болтаем, смотрю на Вику другими глазами. Скоро она перестанет быть единственной в семье малышкой, у неё будет новая и очень важная жизненная роль — она станет старшей сестрой. Уже представляю, как её обрадует эта новость. Вика давно говорила, что хочет маленького братика или сестричку.

Надо же, как за час может измениться вектор мыслей. Ещё утром я раздумывала над планами, как строить карьеру после завершения проекта и увольнения, как занять своё место в жизни и научиться ни от кого не зависеть. А сейчас в моей голове кружит совсем иное. Как зонировать детскую? Кто будет: мальчик или девочка? Как уравновесить отношения так, чтобы Вика не чувствовала себя обделённой?

Это же… целый путь впереди. Выбор врача, роддома…

Смогу ли я пройти через это одна, если Гордей решит остаться в стороне? Как потом объясню ребёнку, почему у папы другая семья?

— Мам, у тебя всё хорошо? — спрашивает Вика. Видимо, актриса с меня такая себе, что не смогла утаить от ребёнка раздрай в душе.

— Да, солнышко. Почему спрашиваешь? — стараюсь улыбнуться как можно увереннее.

— Ты не доела своё любимое банановое мороженое, — кивает на креманку. — Ты всегда его доедаешь.

Точно. Странно, но я, лишь узнав о беременности, поняла, что меня уже с неделю мутит по утрам, а любимая овсянка с бананом не лезет совершенно. А теперь вот и мороженое.

Только меня это вдруг не расстраивает. Воспринимается как нечто, что будет потом кирпичиками воспоминаний о том, как в мир пришёл мой второй малыш. Даже если эти воспоминания будут только моими.

Glava 36

Меня действительно начинает тошнить по утрам. Любимая овсянка с бананом отправляется в мусорку, а выпитый чай с бутербродом — в унитаз.

К моменту, как просыпается и приходит на кухню Вика, я уже успеваю умыться и снова выглядеть свежей. Ну, хотя бы относительно. По крайней мере, руки уже не дрожат и глаза не слезятся.

— Доброе утро, мамочка, — Вика целует меня и усаживается за стол.

Я приобнимаю её и вдыхаю запах её волос. Люблю так делать, особенно с утра. Она пахнет солнышком и любовью, волшебными снами, чем-то очень-очень особенным. А сейчас я будто ещё острее это ощущаю. То, что я списывала на стресс в последние недели и желание замедлиться в чём-то привычном — в своих отношениях с дочерью, в нежности к ней, испытывала в этом какую-то дикую, гипертрофированную потребность, оказалось гормонами беременности. Всё встало на свои места.