Разящая стрела амура
Шрифт:
— Тогда объясни мне, почему, черт побери, являясь членом академии наихристианнейшего короля, ты, подлец, выступаешь против религии?! — король стукнул, кулаком по подлокотнику трона.
— Что вы, Ваше Величество! У меня и в мыслях нет писать против религии! Напротив, религия нужна для удержания черни в узде!
— Ага! Значит, ты отрицаешь Бога?! — король Луи вошел в раж и даже вскочил с трона.
— Нет, Ваше Величество, ни в коем случае… — цвет лица услужливого философа совершенно слился с его париком. — Просто я думаю, что раз души нет, то она и в Ад не попадет…
— Да? — король смягчился. — Интересная
— Более того. Ваше Величество, я считаю, что знатные особы не подсудны даже Богу! — добавил льстец.
— Но ты, подлец, пишешь, что его нет!:
— король топнул ногой.
Человечек выпучил свои и без того «выдающиеся» глазки и захлопал ими, как наивная девушка в ответ на вопрос: «Знаешь ли ты, что такое любовь?», глубоко вдохнул и выдохнул:
— Может быть, я ошибаюсь? — , его брови взлетели под самую кромку парика.
Король помолчал, подумал — есть Бог или нет? Но никаких особенных мыслей на этот счет собрать не смог, поморщился и перевел свой гневный венценосный взгляд с хитроумного Вольтера на графиню д'Эспарбе.
Вольтер украдкой облегченно вздохнул и утер лоб тем самым платком, куда изволили высморкаться Его Величество.
Луи XV сошел со ступенек трона и сделал несколько шагов в сторону вертлявой дамы неопределенного возраста. Графиня тут же кротко склонила голову и замерла в почтительном, глубоком реверансе. Ее пышное платье из кремового шелка, расшитое жемчугом и золотой нитью приятно зашуршало. Графиня была еще молода и совершенно здорова, не считая легкого сифилиса, отсутствия передних зубов и нескольких пальцев на ногах. В возрасте четырнадцати лет у Жан нет внезапно почернели некоторые ногти, и врач рекомендовал удалить их вместе с пальцами, на всякий случай, чтобы не пропустить начало гангрены. Имея столь незначительные изъяны, графиня д'Эспарбе значилась в списке первых придворных красавиц и вела бурную интимную жизнь. Лицо ее напоминало венецианскую маску. На толстом слое глянцевых белил аккуратно нарисовано хорошенькое личико, (поговаривали, что сам Буше является к графине каждое утро, чтобы его нарисовать). Из ее волос придворный куафер создал подобие девятибалльного шторма, в самом сердце которого терпит крушение испанский галеон, а из его трюмов высыпается золото, моряки захлебываются в волнах. Сыплющееся золото было поистине находкой. Специально для этой прически ювелир изготовил миниатюрные копии испанских дублонов.
Король придирчиво осмотрел графиню и молча указал пальцем на ее ноги.
Д'Эспарбе тут же приподняла юбку и присела, изящно вытянув вперед ножку. Его Величество посмотрел на модный туфель а-ля Помпадур, с пятнадцатисантиметровым каблуком и надулся. Придворная форма одежды соблюдена, не придерешься. Графиня мелко задрожала. Не так-то просто стоять на одной ноге, обутой в ходулю! Его Величество отвернулся от Д'Эспарбе и оглядел придворных. Он испытывал внутреннюю потребность отправить кого-нибудь из этих мотов и бездельников в Бастилию, а желание короля закон. Неожиданно он приподнял брови и щелкнул пальцами, издав тихое: «А-а!»; наморщив нос, он снова повернулся к графине и громко и отчетливо произнес:
— Дорогая Жаннет, ответьте, почему вы столь неразборчивы в своих связях, и даже не считаете нужным скрывать их количество? Вы пропустили через свой будуар практически всех моих придворных!
— Что вы, сир! — Жаннет Д'Эспарбе захлопала своими длинными черными ресницами и кротко присела перед Его Величеством.
— Вы были с герцогом Шуазелем, — король выпучил глаза.
— Он так могуществен, — вздохнула Жаннет. — Это такая честь, провести ночь с человеком, который каждый день имеет аудиенцию с вами, сир.
Графиня снова почтительно присела и склонила голову.
— И маршалом Ришелье! — Его Величество стукнул кулаком по ручке трона.
— Но он так остроумен, и слагает такие едкие эпиграммы против врагов Вашего Величества, — графиня скромно опустила глаза.
— И Монвиллем! — король топнул ногой.
— У него такие красивые ноги, они почти так же красивы как ваши ноги, о сир!
Глядя на его ноги, невольно думаешь о ваших, простите мою откровенность, — графиня натурально покраснела и еще быстрее захлопала ресницами.
— Черт возьми! — король вскочил. — Как же вы тогда оправдаетесь за герцога Омона, который не обладает ни одним из перечисленных вами достоинств?!
Глаза графини исполнились монархической преданности, она молитвенно вытянула руки и воскликнула:
— О, сир! Он так предан вам!
На этих словах все присутствующие подобострастно вздохнули, дамы присели, а кавалеры низко поклонились Его Величеству.
— С вами сегодня, положительно, невозможно разговаривать! раздражение короля скисло. — Все вон, я желаю остаться один и вести философские беседы!
Вольтер, который уже было совсем расслабился, и даже начал украдкой чесать свою лысую голову под париком, вздрогнул, будто на его плечо положил руку Каменный Гость, Придворные наперебой начали кланяться и приседать, а затем, спотыкаясь и давя друг друга, бросились к выходу, пока король не передумал. Некоторые дамы, еще не освоившие хождение в обуви а-ля Помпадур, были вынуждены передвигаться мелкими прыжками.
Когда за последним подхалимом затворилась дверь, король вернулся на свой трон и обратился к Вольтеру:
— Ну? — Его Величество принял глубокомысленный вид.
— О чем бы вы желали говорить? — спросил хитрый академик, подобострастно взирая на короля.
— Я желаю услышать, что ты думаешь о девственности, — капризно надул губы король.
— О чьей девственности? — предусмотрительно поинтересовался Вольтер.
— Какая разница! — возмутился король, но тут же взял себя в руки и снова сделал глубокомысленный вид. Его Величеству хотелось принять позу, которую впоследствии Роден придал своему «Мыслителю», но трон был для этого слишком высок, а низенькую скамеечку уже занимал Вольтер. Увидев, что поза мыслителя уже занята, Его Величество огорчился.
— Разница в том, что если вы хотите поговорить о девственности вообще, невинности как основе нравственных принципов, что определяет ту грань, за которой заканчивается нравственная непорочность и начинается нравственный подвиг, где борются постыдные стремления и чувство долга перед самим собой, своей совестью и высшей моралью, — выпалил на одном дыхании академик, затем почтительно поклонился, чтобы перевести дух, — то это одно дело, а если вы желаете вести философскую беседу о чьей-то определенной девственности совсем другое.