Разящая стрела амура
Шрифт:
— Франсуаза, не смотри на него! — взвизгнула мамаша Пуатье, неотрывно глядя на вошедшего. Она бросила ложку и закрыла глаза дочери ладонью.
Вера Николаевна машинально схватила «мамашино» запястье и со сноровкой заправского армреслера, положила его на стол.
— Какой самодовольный хлыщ… — вырвался у мадам Савиной страстно-удивленный вздох.
— Что вам угодно, молодой человек? — Ариадна Парисовна положила обе ладони на стол.
— Добрый день, госпожа Гурдан, — ответил тот и небрежно уселся. Перед ним моментально поставили прибор.
Бесцеремонно заглянув в супницу
— Вот это дело! — воскликнул граф и сделал вошедшему знак остановиться.
Тот по привычке поклонился, но сказать ничего не успел, потому что Максимилиан ловко подцепил трех рябчиков и положил себе в тарелку.
— Но… — старший лакей бросил полный ужаса взгляд на Ариадну Парисовну.
— Что еще? — граф повернулся к нему, держа в руках оторванную ножку. Пшел вон!
— Слушаюсь, ваша светлость, — старший лакей пригнулся и на полусогнутых дрожащих ногах кое-как добрался до госпожи Эйфор-Коровиной, с одним, оставшимся на блюде, крохотным рябчиком.
Остановившись рядом с ней, он зажмурился и пролепетал:
— Ваши рябчики, госпожа Гурдан…
— Не могу взять в толк, почему речь о них идет во множественном числе, — огрызнулась Ариадна Парисовна и смела к себе на тарелку единственную малюсенькую птичку.
— Ох, простите, госпожа Гурдан, — Максимилиан поднял фужер, в него моментально налили вина. — Я хочу выпить за нашу прекрасную Франсуазу!
И де Полиньяк одним движением опрокинул кубок себе в глотку.
Мамаша Пуатье опять жестоко подавилась.
— Что значит «за нашу»?! — воскликнула она, закашлявшись. — Моя дочь, к счастью, не ваша, и никогда ею не станет!
Госпожа Эйфор-Коровина, совершенно не понимая, что происходит, попыталась прочесть мысли прекрасного нахала, но только еще больше запуталась. В голове у молодого человека были только какие-то обрывки: «Замок… негодяй Неккер… больше никак… черт возьми маркизу!».
— Не кипятитесь, графиня! — раздраженно бросил мамаше Пуатье визитер. — Кстати, госпожа Гурдан, вы знаете, почему графиня на меня сердится?
Пуатье-старшая тут же присмирела, опустила глаза и закрыла рот салфеткой.
— Я думаю, что госпоже Гурдан это будет совсем не интересно, — мамаша неестественно хихикнула и дернула шеей, будто ей давил очень тугой ошейник.
— Тогда и вы уж молчите, — ответил ей Максимилиан и послал странный, двусмысленный взгляд.
Старая графиня Пуатье съежилась в комочек и плотно сжала губы, явно вознамерившись не проронить больше ни звука. Ариадна Парисовна попыталась прочесть хотя бы ее мысли, но наткнулась на полнейшую околесицу: «Господи, сделай так, чтобы он не помешал Франсуазе! Господи, помоги мне…
Онорэ, Руже, платья, туфли, экипаж… Господи, сделай так, чтобы все обошлось!».
Госпожа Эйфор-Коровина повернула голову и увидела, что Вера Николаевна так и сидит с открытым ртом, из левого угла которого медленно вываливаются остатки пищи, жевавшейся на момент прихода де Полиньяка. Мысли мадам Саниной текли медленно, как крахмальная патока. Содержание этих мыслей поставило потомственную
Ариадна Парисовна нахмурилась, подперла щеку кулаком и подумала: «Господа, если кто-то жалеет о том, что не обучен чтению мыслей — не расстраивайтесь», а вслух спросила:
— Можно узнать, что привело вас, граф, в этот дом?
— О, сущая мелочь! — воскликнул де Полиньяк.
Он встал, отбросил назад обглоданный остов последнего рябчика, окунул руки в подставленный лакеем тазик и вытер их своим надушенным платком. Затем поднялся со стула и медленно приблизился к Вере Николаевне. Та взглянула на него и окаменела, как от взгляда медузы Горгоны. Наклонившись к ее волосам, Максимилиан, по всем правилам галантного ухаживания, втянул носом запах за ухом дамы, издал страстный вздох, затем прильнул губами к основанию шеи мадам Савиной и слегка укусил. Потом повернул голову Веры Николаевны к себе, посмотрел ей в глаза магнетическим взором и начал медленно приближать свое лицо, будто намеревался поцеловать в губы. Мадам Савина была готова взорваться, но ее тело отказалось ее слушаться! Ни один напряженный, как тросы Бруклинского моста, мускул, не шевельнулся! В самый последний момент, когда Вера Николаевна почувствовала, что ее сознание вот-вот выключится, горячие и сухие губы графа де Полиньяка сделали стремительный маневр и оказались возле ее уха.
— Я хочу заняться с вами любовью!
Его шепот выстрелил столь оглушительно, что странное оцепенение, сковавшее мадам Савину, взорвалось как купол перевозбудившегося ядерного реактора.
— Нет! — фарфоровый половник с треском разбился о голову графа де Полиньяка.
Сжимая в побелевших пальцах ручку от погибшего фаянсового изделия и глядя на оторопевшего нахала, с черных волос которого стекал фасолевый суп. Вера Николаевна добавила отрывисто и очень звонко:
– ..порнографии и пропаганде гомосексуализма!
Госпожа Эйфор-Коровина закрыла голову руками.
— Апофеоз, — подвела она итог разыгравшейся сцены.
Глаза графа де Полиньяка медленно сошлись к кончику носа, наблюдая за стекающей по нему каплей супа. Капля упала и Максимилиан очнулся.
— О;..
– только и смог выдохнуть он, схватившись наконец за ушибленное место. — О…
— Правильно! — отмерла и мамаша Пуатье. — Я не позволю, чтобы какой-то голозадый проходимец испортил моей дочери будущее! Никто не встанет между ней и Его Величеством! Не позволю!
С этими словами отважная женщина схватила супницу и одела ее графу де Полиньяку наголову.
— У-й-е-о! — раздался протяжный вопль.
Максимилиан попытался стащить предмет сервиза с головы, но тот застрял намертво! Граф тянул супницу изо всех сил, рискуя остаться без ушей и изрыгал самые грязные и страшные ругательства, какие только существовали в 1746 году. Положение сильно осложнялось тем, что фасолевый суп был еще слишком горяч.
— Боже, что здесь происходит?! — в столовую вбежал герцог Шуазель и замер на пороге, глядя на неизвестного субъекта, расшвыривающего ногами стулья и грозящегося умертвить «старую шлюху Пуатье».