Разыскания истины
Шрифт:
Второе — новизна не есть основание считать вещи хорошими или истинными, т. е. мы не должны решать, что мнения истинны по той причине, что они новы, или что блага способны удовлетворить нас по причине того, что они новы и необычайны и мы еще не обладали ими.
Третье — мы убеждены, что истины столь сокровенны, что совершенно невозможно их открыть, а блага так малы и тщетны, что они не могут нас удовлетворить, мы не должны допускать, чтобы нами двигала новизна, какую мы встречаем в них, и не должны обольщаться ложными надеждами. Но нужно объяснить эти правила подробнее и показать, что, не соблюдая их, мы впадаем в весьма многочисленные заблуждения.
III. Довольно часто встречаются умы двух
вторые — это умы гордые и вольнодумные, каковы еретики и философы.
Чрезвычайно редко можно встретить лиц, занимающих действительную середину между этими двумя крайностями; людей, никогда не ищущих очевидности в предметах веры в силу пустого волнения разума, или же людей, которые верят иногда не имеющим очевидности ложным мнениям касательно вещей природы, в силу безрассудной уступчивости или рабской покорности разума. Если это люди благочестивые и весьма покорные авторитету Церкви, то их вера простирается иногда, если позволено мне так выразиться, на мнения чисто философские; они часто относятся к ним с тем же почтением, как к истинам религии. Они осуждают, по ложному усердию, слишком легко тех, кто не разделяет их мнения. Они питают оскорбительные подозрения к лицам, совершающим новые открытия. Чтобы прослыть вольнодумцем в их глазах, достаточно отрицать, что есть субстанциальные формы, что животные чувствуют удовольствие и страдание и другие мнения философии, которые они считают истинными без очевидного основания только потому, что они пред-
332
полагают необходимую связь между этими воззрениями и истинами
веры.
Если же это люди слишком смелые, то их гордость заставляет их презирать авторитет Церкви, они подчиняются ему лишь с трудом. Им нравятся мнения резкие и дерзкие, они стремятся прослыть за вольнодумцев и с этою целью говорят о божественных вещах без уважения и со своего рода надменностью. Они презирают, как слишком легковерных, тех, кто говорит скромно об известных принятых мнениях. Наконец, они чрезвычайно склонны во всем сомневаться и совершенно противоположны тем, которые слишком легко подчиняются людскому авторитету.
Очевидно, обе эти крайности ничего не стоят, и люди, не требующие очевидности в естественных вопросах, заслуживают порицания так же, как и те, кто требует очевидности в тайнах веры. Но, без сомнения, большего извинения заслуживают те, кому грозит опасность ошибиться в вопросах философии по их излишнему легковерию, чем те, кто подвергает себя опасности впасть в какую-нибудь ересь вследствие своего дерзкого сомнения. Ибо менее опасно впасть в бесчисленные заблуждения в философии, недостаточно рассмотрев их, чем впасть в какую-либо ересь, не подчинившись со смирением авторитету Церкви.
Разум успокаивается, когда он встречает очевидность, и волнуется, когда не находит ее, потому что очевидность есть признак истины. Итак, заблуждение вольнодумцев и еретиков происходит оттого, что они сомневаются, чтобы истину можно было встретить в постановлениях Церкви, так как они не видят в них очевидности;
а они надеются, что истины веры могут быть познаны с очевидностью.' Но любовь их к новизне неправильна, потому что, обладая истиною в вере церковной, они не должны более ничего искать; и еще менее — так как истины веры бесконечно превышают их разум и они не могли бы их открыть — предполагать, согласно их ложной мысли, что
Но если есть лица, заблуждающиеся вследствие отказа подчиниться авторитету Церкви, то не меньше таких, которые заблуждаются, подчиняясь авторитету людей. Должно подчиняться авторитету Церкви, потому что она никогда не может ошибиться; но никогда не следует слепо подчиняться авторитету людей, потому что они всегда могут обмануться. То, чему учит нас Церковь, неизмеримо превышает силы рассудка; то, чему учат нас люди, подчинено нашему рассудку. Стало быть, искать своим умом истину в предметах веры, не принимая во внимание авторитета Церкви, — есть преступление и нестерпимая суетность, а верить слепо авторитету людей в предметах, зависящих от разума, — это легкомыслие и жалкая низость разума.
См. тринадцатую и четырнадцатую Беседу о метафизике.
333
Между тем можно сказать, что большинство пользующихся репутацией ученых приобрели эту репутацию в свете лишь потому, что они знают на память воззрения Аристотеля, Платона, Эпикура и некоторых других философов, слепо разделяют их мнения и защищают их с упорством. Чтобы получить некоторые ученые степени и внешние отличия в университетах, достаточно знать мнения некоторых философов. Достаточно лишь пожелать клясться in verba magistri и немного памяти — и скоро станешь доктором. Почти все духовные общины имеют свое учение, от которого членам их запрещено отступать. Что верно у одних, часто ложно у других. Иногда они хвалятся тем, что отстаивают учение своего ордена, вопреки рассудку и опыту, и находят нужным искажать или истину, или своих писателей, чтобы согласовать их друг с другом, что вызывает множество поверхностных объяснений, представляющих собою извороты, ведущие неизбежно к заблуждению.
Если вы открываете какую-нибудь истину, то необходимо — даже и в наше время, — чтобы Аристотель предвидел ее; если же Аристотель противоречит ей, то открытие ваше ложно. Одни заставляют этого философа говорить так, другие — иначе; ибо все, кто хочет прослыть за ученых, заставляют его говорить их словами. Нет той нелепости, которую бы не заставили его сказать; очень немного таких новых открытий, которых не разыскали бы в виде загадок в каком-нибудь месте его сочинений. Словом, он почти всегда противоречит самому себе, если не в своих сочинениях, то, по крайней мере, на устах тех, кто преподает его. Ибо хотя философы уверяют и даже думают, что преподают его учение, однако трудно найти двух философов, которые были бы согласны относительно его мнений, потому что на самом деле книги Аристотеля столь темны и полны терминов столь неопределенных и столь общих, что можно приписать ему с некоторым правдоподобием мнения даже тех, кто наиболее противоречит ему. В некоторых из его сочинений можно заставить его сказать все, что хочешь, потому что он почти ничего не сказал в них, хотя много нашумел; подобно тому как дети под звон колоколов говорят все, что им захочется, потому что колокола звонят громко и не говорят ничего.
Правда, по-видимому, весьма разумно устремлять и останавливать разум человеческий на отдельных воззрениях, чтобы он не сумасбродствовал. Но разве должно это делать посредством лжи и заблуждения? или, вернее, не думают ли, что заблуждение может объединять умы?! Пусть обратят внимание на то, как редко можно встретить умных людей, которых удовлетворило бы чтение Аристотеля и которые были бы убеждены, что они обрели истинное знание, хотя бы даже они состарились над его книгами; тогда станет ясно, что только истина и очевидность останавливают волнение духа, а споры, неприязни, заблуждения и даже ереси поддерживаются и укрепляются тем дурным способом, каким производят научные исследования. Истина состоит в неделимом; ей не свойственно разно-