Разыскиваются полицией
Шрифт:
Гейл положила салфетку на колени и ответила:
— Да. Со мной все в порядке.
— А что это было?
Гейл рассмеялась и пожала плечами:
— Здесь все так… так цивилизованно. — Она пригубила воду из стоявшего перед ней бокала, в котором плавали кубики льда. — Ты же помнишь, как было там. Как было ужасно, хотя ты провела там совсем немного времени.
Дайана кивнула и сжалась от нахлынувших воспоминаний.
— Я попала в тюрьму — только вдумайся в это, — когда тебе было шесть лет.
Дайана откинулась назад. Невозможно поверить. Невероятно. С тех пор как ей было шесть лет, прошла целая
Когда они приехали, мать выглядела иначе — лицо не распухшее и пунцовое, как часто случалось раньше, и от нее пахло мятой, а не мартини. Она улыбнулась детям, и в этом было что-то пугающее. Даже Кевин обнял ее, хотя Дайана не сомневалась, что он не верил происходящему. Мать несколько секунд прижимала дочь к себе, затем обняла дядю Джона, поблагодарила за все, что тот для них сделал, и пригласила выпить чаю со льдом. Он согласился, но оставался в их доме ровно столько, чтобы сказать ей, как она хорошо выглядит и он надеется, теперь все пойдет к лучшему. А затем сел в свой «джи-эм-си» [32] и укатил в сторону шоссе.
32
Один из автомобилей, выпускавшихся отделением компании «Дженерал моторс».
Вечером брате сестрой сидели на заднем дворе под любимой сосной, и Дайана сказала, что мать не похожа на себя.
— Трезвая, — усмехнулся он, но в его голосе прозвучали злые нотки. — Побывала на реабилитации.
— Что такое реабилитация?
— Место, где бросают пить и употреблять наркотики. Эх ты, салага!
— Я не салага! — Кевин всегда обзывал ее этим словом и с трех лет оно превратилось в прозвище. — Надолго бросают?
— Иногда навсегда. Помнишь моего друга Джорджа? Его отец находился на реабилитации почти четыре года назад и с тех пор спиртного в рот не берет. На него подействовало.
— А на маму?
— Будем надеяться, — ответил Кевин.
Сначала казалось, что действительно подействовало. Мать не пила, даже устроилась на работу в «Корнер кофе кап», убирала утром кровать и детям велела делать то же самое. И это единственное, что не нравилось Дайане в ее новой, трезвой маме, — она не любила каждый день застилать кровать. Это утомляло. Но она согласилась бы делать это по несколько раз за утро, если бы мама больше никогда не прикасалась к спиртному.
Мать продержалась шесть недель — по крайней мере Кевин так потом ей рассказывал. Вставая утром, заставляла себя взбивать подушку и разглаживать покрывало.
Дайана тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Она не любила неприятные вторжения из прошлого. Гейл смотрела в окно.
— И после стольких лет… — пробормотала Дайана.
Гейл подскочила и уставилась на нее. Обе рассмеялись.
— Извини, — промолвила Дайана.
Гейл кивнула.
— О чем ты думала? Ясно, что не о завтраке.
— Ты научилась читать мои мысли?
— На мгновение показалось, ты вот-вот расплачешься.
— В самом деле?
— Да.
— Я вспомнила, что моя мать была долбаной алкоголичкой.
— Не грубовато ли о матери?
— Да. Но это правда.
— В тюрьме пользовались термином «алкоголезависимые». Так говорили адвокаты.
Дайана подняла голову.
— Ни за что бы не догадалась.
— Я иногда бывала на собраниях. Помогала чем могла.
— Что они за люди?
— Приятные. Борются со своей нелегкой ношей.
— Осужденные. Наркоманы. Запойные. Алкаши. Приятная компания.
— Если бы ты видела меня с моими приятельницами, когда мы учились в школе, ты бы решила, что мы вырастем наркоманками. Однако никто из нас не пристрастился к наркотикам.
Дайана, не соглашаясь, покачала головой. К ним подошел официант с блокнотом и избавил Гейл от продолжения спора. И так уже было высказано немало желчных слов. Наверное, расходились нервы, подумала Гейл. Дальше будет легче. Или Мэл прав и ей следует отшить эту девчонку?
— Ты в самом деле помнишь, что собой представляют волованы? — спросила Дайана.
Перед официантом она сменила тон на вежливо дружеский. Гейл кивнула.
— В таком случае принесите их мне.
— Мне тоже. — Гейл повернулась к официанту. Вот. Все не так трудно.
После завтрака они вернулись в свое купе.
Там Гейл чувствовала себя на удивление спокойно. Может, потому что поезд, отделяя их от остального мира, несся вперед, и она ехала в нем не по указке других, а по собственной воле. Совсем не то что сидеть в каком-нибудь якобы безопасном доме и ждать, что в дверь вот-вот ворвутся копы. Страх был, но в данный момент она приписывала его паранойе. Да и то сказать, опасность реальная, как эта молодая маньячка, что сидит напротив нее. Копы ворвались бы и в купе… если сели на поезд в Нью-Йорке. Хотя если бы сели, их бы уже арестовали. Не стоит волноваться, пока они не доедут до следующей станции. А Кливленд еще в нескольких часах пути. До тех пор можно выходить из купе, если захочется, пройтись по составу, посидеть в вагоне-ресторане. Но было в этом нечто пугающее. Гейл поняла, что в тюремной жизни существовало определенное удобство: не мучила проблема выбора, надо было только поступать, как приказывали. Отсутствие ответственности обеспечивало своеобразную свободу.
И в то же время душило. Странно: долгие годы она желала лишь одного — выйти на волю. Но вот обрела свободу — и почувствовала себя в заключении. Следовало делать выбор. Решать. Этот выбор влек за собой далеко идущие последствия. В тюрьме ей нечего было терять. Здесь она могла потерять свободу.
Дайана вытащила из-под рубашки пистолет и положила на полку рядом с подушкой.
— Поэтому тебе нравится свободная одежда?
Дайана в упор посмотрела на Гейл:
— Незачем пугать людей.