Реальность мифов
Шрифт:
Не хватало квалифицированных командиров. Почти не осталось ветеранов. Еще не сложились воинские традиции. Армия еще не прошла закалку огнем, железом и кровью.
А границы уже пылали. Из Иордании и Газы почти каждую ночь прорывались банды федаинов и уходили обратно, оставляя за собой кровавый след. Они врывались в кибуцы и вырезали целые семьи. Сжигали дома и посевы, а столкнувшись с регулярными силами, принимали бой. Жители пограничных поселений потребовали от правительства положить конец этому разбою.
Бен-Гурион понимал, что необходимы ответные операции и превентивные
Доходило до того, что отряды, посланные с боевым заданием в Иорданию или в сектор Газы, потеряв ориентацию, всю ночь блуждали на территории противника и возвращались под утро, усталые и измученные, так и не обнаружив врага.
Тогда по личной инициативе Бен-Гуриона был создан сто первый особый отряд. Со всей страны были собраны в него отчаянные «головорезы». Командовал этой разношерстной вольницей молодой майор Ариэль Шарон, прекрасно зарекомендовавший себя в Войну за независимость. Но живой душой отряда стал Меир Хар-Цион. Это он разработал тактику ведения боя, ставшую классической в израильской армии: командир идет впереди. Внезапность и мобильность — залог успеха. Удар наносится там, где противник его наименее ожидает. Раненых не оставляют, но помощь им оказывается уже после боя. И самое главное: нет и не может быть невыполненного задания.
Неукротимый, обладающий звериным чутьем, феноменальной реакцией и способностью мгновенно оценивать любую ситуацию, Меир Хар-Цион очень быстро стал эталоном доблести для всей армии. Всего четыре года продолжалась его военная карьера. Но за это время он совершил со своими людьми десятки операций в тылу врага. Многие из них вошли в анналы израильского военного искусства. А некоторые так и остались засекреченными, и их тайны до сих пор хранятся в архивах Министерства обороны.
Меир Хар-Цион родился в 1934 году на созданной его отцом ферме Рашпон в районе Тель-Авива. Потом появились на свет сестры Шошана и Рахель. Вскоре после бар-мицвы Меира родители разошлись. Отец, отличавшийся рыхлостью характера, но свысока взиравший на жизнь, ушел в кибуц Эйн-Харод. Мать, женщина энергичная и властная, поселилась с детьми в Бейт-Альфе, но там не было школы, и Меир был отправлен в отцовский кибуц. Элиягу Хар-Цион не понимал своего единственного сына. Меир хорошо учился, много читал. Сверстники по каким-то неписаным законам сразу признали его превосходство. Он верховодил. Но иногда на него накатывало. Становился зол и хмур. Его боялись.
Кибуцианский дух казарменного социализма не нравился Меиру. Ему претили коллективная учеба, коллективная работа и коллективные развлечения. Отцу жаловались на антисоциальность Меира.
— Что же я могу сделать? — отвечал он, разводя руками. И бормотал: — Волчонок, сущий волчонок.
Потом в кибуце начались странные кражи. Вор не оставлял никаких следов. Исчезли бочонок с медом, мешок сушеных фруктов, сладости, припасенные для детей, финский нож, солдатские ботинки. Все это хранилось в устроенном Меиром тайнике.
Секретарь кибуца, старый польский еврей, вызвал
— Плохо начинаешь жизнь, мой мальчик. Прекрати это.
И Меир неожиданно для себя ответил:
— Хорошо.
Кражи прекратились так же внезапно, как и начались. А Меиром всецело овладела страсть к походам.
Вскоре не было в Израиле места, где бы он ни побывал. Он ориентировался в темноте, как кошка, и научился понимать ночные голоса, сменявшиеся нерушимым молчанием. Он любил встречать в походе рассвет, наблюдать, как звезды бледнеют и медленно отступают в глубь замерзающего бесконечного пространства.
Любимая сестра Шошана иногда сопровождала его, как верный Санчо Панса.
В декабре 1951 года Меир, рассматривая потрепанную свою карту, сказал Шошане: «Я хочу пройти к северу от Кинерета до истоков Иордана в Галилее. Вот здесь, — он провел ногтем резкую черту, отмечая опасное место, — мы пройдем по сирийской территории. Немного. Километров пять. Иначе нам придется делать огромный крюк».
— Рискнем, — сказала Шошана.
И они отправились. Уже начался период дождей. Воды Иордана, подергиваясь рябью, лениво пульсировали. Шли целую ночь. Когда они оказались на сирийской территории, поднялся и растаял пернатыми клочьями и без того неплотный туман. На много километров растянулась чужая, обработанная феллахами земля.
— Может, вернемся? — спросил Меир.
Шошана закусила губу и отрицательно покачала головой.
Они шли до тех пор, пока не наткнулись на сирийский патруль.
Их доставили в Кунейтру. Меира допрашивали и били. Задавали вопросы, на которые он не мог ответить, даже если бы хотел.
— Сколько тебе лет? — спросил похожий на феллаха сирийский капитан — из тех, которые не становятся майорами.
— Семнадцать.
— А ей?
— Пятнадцать.
— Так вот, если ты не будешь отвечать на вопросы, я отдам ее взводу своих солдат.
Меир рванулся из-за стола:
— Тогда прежде убей меня. Потому что живой я тебя из-под земли достану.
Офицер долго молчал, глядя на пленника тяжелым взглядом. Потом произнес устало:
— А ты не трус. Впрочем, с вами разберутся в Дамаске.
И, уже поднимая телефонную трубку, сказал так тихо, что Меир едва расслышал:
— У меня тоже есть сестра.
Продержав месяц в дамасской тюрьме, их обменяли на трех лихих сирийских офицеров, влетевших на джипе в расположение израильских войск. Но с тех пор Меир открыл сирийский счет, а счета свои он закрывал — рано или поздно.
В шестидесятые годы в Израиле пользовалась особой популярностью песня «Красная скала».
Там за пустыней, за горой, Есть место, как гласит молва, Откуда не пришел еще живой, Зовут то место Красная скала…Песню эту запретили, чтобы не будоражила воображение. Она не звучала по радио. Не исполнялась на концертах. Бродягой шлялась по дорогам, появлялась на школьных вечеринках, надолго задерживалась в военных лагерях.