Реальность мифов

Фромер Владимир

Где только не возвышаются замечательные художники и музыканты подобно одиноким вершинам! Но Окунь считает, что только в Италии живопись и музыка, воплотившись в отдельных личностях, стали одновременно частью народного мироощущения.

К тому же он любит импровизировать на рояле, а его редкие вылазки в мир литературы вызывают тихую зависть у профессионалов пера.

Окунь — сибарит, гурман, ценитель аристократической утонченности.

Ему больше по нраву видеть, чем слышать. Его стихия — созерцание. Наслаждаясь музыкой, он успевает заметить,

какой вереницей чувств отражается она на лицах красивых женщин.

На иерусалимском концерте Джессики Норман, примадонны мирового вокала, и встретился Окунь с Бараком, тогда начальником генштаба.

Сразу после концерта, очарованный дивным голосом Джессики, отправился Окунь за кулисы, чтобы выразить свой восторг. Его остановил телохранитель певицы. Объясняться было бесполезно. Ни один меломан не смог бы преодолеть этого препятствия.

И вдруг телохранитель почтительно посторонился, уступая дорогу человеку невысокого роста, поразившему воображение Окуня беглым, но выразительным сходством и со знаменитым императором французов, и с Карлсоном, который живет на крыше.

Саша узнал этого человека и проводил завистливым взглядом.

А Барак вдруг обернулся и, увидев выражение его лица, показал язык.

— Ты понимаешь, — говорил Окунь, — это было проявление той детскости, того наивного добродушия, которые присущи только высокоодаренным людям, отмеченным свыше особой печатью.

В назначенный день мы с Сашей двинули в Тель-Авив.

Посидели в уютном кафе на набережной Яркона. Разработали стратегию «атаки» на лучшего солдата Израиля. И явились в партийную цитадель Аводы на улице Яркон.

В тот самый дом из розового камня на берегу моря, где 16 мая 1948 года Давид Бен-Гурион с командирами Хаганы в напряженном молчании ждали сообщений о вторжении арабских армий в новорожденное еврейское государство.

Эхуд Барак появился точно в назначенный час. И хоть ему не всегда удается преодолеть плебейскую враждебность толпы, в беседе с глазу на глаз он блестящ, убедителен, неотразимо логичен. Я думаю, что это признают даже его враги.

Мы сразу сказали нашему именитому собеседнику, что нас в данном случае интересует не Барак-политик, а Барак-человек. Саша включил магнитофон, и началось двухчасовое интервью — не интервью даже, а монологи — импровизации на заданные темы.

О двух полушариях головного мозга

— Господин Барак, — начал Саша, но был остановлен протестующим жестом.

— Эхуд, — сказал Барак.

— Хорошо, пусть будет Эхуд, — согласился Саша. — Так вот, Эхуд, недоброжелатели говорят, что левое мозговое полушарие у вас придерживается левых взглядов, а правое — правых. И никогда нельзя знать, с каким из них придется иметь дело. Значит ли это, что вы просто стремитесь слить воедино оба подхода, ибо каждый из них имеет свои плюсы и свои минусы?

Барак поудобнее расположился в кресле. С любопытством посмотрел на Сашу небольшими черными глазами, ставшими вдруг очень выразительными из-за появившегося

в них беспокойного внутреннего блеска.

«В оценке окружающих нас реалий я вполне согласен с концепцией правых. Мы действительно живем во враждебной среде. На вилле, расположенной прямо в джунглях. Внутри тепло, уютно, всего в достатке. Снаружи — мир хищников, в котором не дается шанса слабому. Тот, кто не может себя защитить, — обречен на гибель.

Так что расхожусь я с правыми не в оценке ситуации, а в том, к чему она нас обязывает. В отличие от идеологов Ликуда, я не верю в детерминизм истории. Мы своими делами можем и должны на нее влиять. Мое глубокое убеждение, что нельзя нам поддаваться страху, дрожать, запершись на своей вилле. Израиль в этих джунглях — не беззащитный олененок Бамби, а леопард, способный за себя постоять.

Именно потому, что нас подстерегают опасности, не поддающиеся контролю — новая волна исламского фундаментализма, например, или ядерное оружие в арсенале какой-либо арабской страны, — мы должны упорядочить конфликт с нашим ближайшим окружением, насколько это возможно.

Ликуд считает, что лучше всего сидеть сложа руки. Я же говорю, что работы у нас — край непочатый. Надо определить национальные приоритеты и действовать».

Этот монолог, как, впрочем, и все последующие, Барак произнес с большой эмоциональной выразительностью, с нотками почти задушевной интимности, словно не интервью давал, а излагал сокровенные свои мысли старинным друзьям.

О природе страха

— Эхуд, — сказал я, — в дни ваших спецназовских подвигов кто-то назвал вас великолепной боевой машиной, похожей на киборга из голливудских фантастических боевиков. О вас писали, что вы не знаете сомнений, не ведаете страха. Так ли это?

«Хороший вопрос, — усмехнулся Барак. — Я часто задумывался о природе страха. Что такое страх? Это когда каждую секунду тебя могут убить. А повлиять ни на что не можешь. Обычно смутное это ощущение возникает перед боем. В ходе боя страха нет, ибо нет на него времени.

В самый канун операции, когда в голове с сумасшедшей скоростью прокручивается все, что может случиться, или на пределе большого риска, когда ничего уже не можешь сделать — совсем ничего, — тогда и приходит страх…

Командиры боятся меньше солдат лишь потому, что они больше заняты. Солдат ждет приказа, а командир занят оценкой ситуации. Ему еще нужно понять, какой приказ отдать.

Под огнем человек проходит свой самый сложный и тяжелый экзамен. Решается задача со многими неизвестными. Ты ничего не знаешь о противнике. Ты и про свои силы не все знаешь. Люди застывают, скованные бездействием. Не слышат приказа. Заставить их встать и действовать труднее всего. И часто единственный способ это сделать — подняться самому. А вокруг мясорубка. Людей разрывает на части, а те, кто живы, впадают в шок. И только волевое действие заставляет людей быть людьми. Лишь оно вытаскивает их из страха.