Реальность сердца
Шрифт:
Из покоев, которые не принадлежали ему и не могли принадлежать, потому что он был никем, подкидышем, самозванцем, и эти стены знали, и весь дворец знал, и столица, и вся Собрана… Музыканты тоже знали.
— Просто самозванец ты, Ты просто самозванец! Просто самозванец ты, Ты просто самозванец! Ты отцеубийца, ты отцеубийца!.. — надрывалась виола, а двое игравших переглядывались и улыбались. Танцевали кресла, аплодировали портреты отца, деда, прадеда. Подпевали веселой мелодии конского бранля, такой простой и привязчивой, что король сам едва не запел: «Я отцеубийца!», прихлопывая в ладоши.
— Вон! — закричал Араон. — Подите вон!!! Что делать, куда бежать? Где спрятаться от голосов
— Он чужак, он самозванец!
— Он самозванец, он подкидыш!
— Он подкидыш, он убил короля!
— Убийца!
— Раб!
— Выродок! Две седмицы назад у него был отец и двое братьев: родной и сводный. Родного он ненавидел и сделал все, чтобы того сослали прочь, а сводный, брат-бастард, пришел к нему в спальню утром. Брат Фиор, казавшийся тихим, покорным, преданным.
Будущий король завтракал в постели, наслаждаясь отсутствием наставников, епископа — всех, кто годами досаждал ему, отказывая в самых простых удовольствиях. Он пил вино и ел руками — кто мог ему теперь запретить делать все, что захочется? Ларэ зашел в спальню, отшвырнув с дороги камердинера, застыл на пороге. На широких плечах был траурный синий плащ.
— Как вы себя чувствуете, Араон?
— Отлично, — ляпнул принц: крепкое керторское вино ударило в голову.
— Рад за вас, — полубрат кивнул, развернулся и вышел. Тогда Араон не задумался, как это понимать — но несколькими днями позже увидел бастарда рядом с герцогом Алларэ, в зеленом с золотом. И он свидетельствовал перед Ассамблеей, что Араон — подкидыш, в котором нет ни капли королевской крови. Знай будущий король, — фальшивый, поддельный король, — как все обернется, он приказал бы арестовать полубрата. От короля-самозванца отвернулась почти вся столица. Лишь немногие сеорийцы остались ему верны, а бруленцы и скорийцы были чужаками, никого из них Араон не знал. Только герцога Скоринга. Скоринга, обманувшего его, а потом сообщившего правду и шантажом заставившего согласиться на коронацию. Собор был разрушен в ту же ночь. Патриарха разбил удар. Знамений было достаточно для любого дурака. Почему герцог Алларэ медлит, почему не возьмет дворец штурмом, не скинет самозванца с трона, на который он не имеет прав? Издевается. Мстит за заключение в Шенноре, за смерть своей сестры. Он все знает, он знает все — больше, чем сам Араон. Кружились стены, пестрел перед глазами белый шелк с набитыми золотом нарциссами и лилиями, к горлу подступала тошнота; пятнадцатилетний король давился вином, надеясь, что следом за опьянением придет забытье, глухой темный сон, обрубавший, словно топором, путы страхов, голоса портретов, танец драпировок…
Нужно дожить до утра, и с первым багряно-золотым светом, что польется в окна, наступит тишина. Тогда придет герцог Скоринг, принесет ворох свитков, даст в руки перо, скажет: «Подписывайте, ваше величество!», — и придется выводить на каждом свою подпись, потом прижимать печать, не думая, что написано, не читая — потому что все равно не понять…
Послы Оганды и Тамера отказались вручить верительные грамоты, сказав, что это состоится лишь после второго заседания Ассамблеи и присяги глав Старших Родов. Они были вежливы, они ссылались на то, что грамоты еще не получены, понадобится не менее двух седмиц, но король знал, что они просто выжидают, кто победит. Вчера
Проклятый калека! Ему и увечье не мешает удерживать власть в своих руках. Еще бы! Такие вцепляются в нее зубами… Алларэ сделает все, чтобы посадить на престол своего сына. Такого же самозванца, но своей крови, золотоволосого наглеца, с которым он нянчился многие годы, и герцог Гоэллон — тоже. Оба знали все с самого начала, знали и растили себе короля по вкусу… …а если герцог Скоринг солгал? С портрета смотрело строгое, властное лицо. Те же пышные волосы, чуть более светлые, чем у Элграса, те же рысьего разреза яркие глаза, правильные черты. Ролан Гоэллон, Ролан Победоносный, младший брат-близнец деда, короля Эниала. Если художник не соврал — а зачем ему было врать, и живописец, и маршал Гоэллон давно уже умерли — то несложно представить, каким будет брат лет в сорок. Или — таким вот? Чуть более тяжелое лицо, брови, сдвинутые в гневную черту, крупные красивые руки скрещены на груди. Король Лаэрт. Король Лаэрт, принц Ролан, принц Элграс… одна кровь, одна семья. Только Араон здесь — чужой, лишний. Вовсе не так похож на отца, как его уверяли с детства. Хилый, хлипкий, тому же Ларэ — едва ли не по плечо, а Элграс перерастет и полубрата. Урод. Чужак, безродный подкидыш, занявший трон, что по праву принадлежит брату. Отцеубийца. Может быть, еще и братоубийца? Вести из Брулена пугали. Жив еще Элграс — если да, то где прячется? Если нет — то почему не нашли тело?
Анна Агайрон… Она была двоюродной сестрой. Почему есть слово «братоубийца», но нет слова для убийцы сестры? Или есть? Сестроубийца? Почему нет никого, почему некому прогнать тишину, ускорить наступление рассвета, остановить пляску стен и портретов? Почему у вина такой странный вкус, почему оно горькое, почему от него так кружится голова?.. Кто это тихо крадется сзади?
— Кто ты такая? — вскочил принц. Девушка в платье служанки испуганно шарахнулась, но кувшин не выронила.
— Ваше величество просили еще вина, — сделала она реверанс, потом, не разгибаясь, залепетала. — Я Женевьев, старшая горничная, ваше величество. Вы меня не помните? Я вчера тоже приходила… На девушке, как и на прочих служанках во дворце, было желтое платье с белым передником. Светлые волосы уложены в высокую прическу, в нее вплетены нити жемчуга. Хорошенькая. Большие глаза, вздернутый носик.
— Ты тоже считаешь, что я отцеубийца?
— Ваше величество! Что вы такое говорите? — в незабудковых глазах расцвело удивление, смешанное с испугом. — Зачем вы так шутите?
— Что у тебя за спиной, Женевьев?
— Портрет, — оглянулась девушка, прижимая к груди кувшин. — Портрет его величества короля Лаэрта I.
— Что он говорит?
— Ничего, ваше величество! Портреты не разговаривают…
— Точно? Прислушайся!
— Сотворившими клянусь, молчит он, ваше величество! Араон стащил с руки браслет. Сапфиры, изумруды, рубины — пестроцветье драгоценных камней, тяжелая оправа, напоминавшая о кандалах, которые поджидали самозванца.
— Возьми, Женевьев. Поставь кувшин и возьми.
— Я не могу, ваше величество!
— С королями не спорят, дура. Возьми и убирайся! Девушка убежала. Заглушая ее торопливые шаги, часы пробили три. Как далеко еще до утра! Как долго еще ждать рассвета!..
Портреты вновь зашептались. Араон все понял: они замолкают при посторонних, а стоит ему остаться в одиночестве, начинают вновь! Подлые, подлые портреты!
Завтра же он прикажет вынести их на задний двор и сжечь. Облить горючим маслом и сжечь, чтобы остался только пепел, только густой жирный пепел… Зачем ждать? Араон схватил колокольчик и яростно потряс им. Гвардеец вошел немедленно.