Реальный придуманный мир
Шрифт:
– Твоя жизнь не нужна нам, а вот красота и здоровье послужат благому делу.
– Очень благое! Красть молодость и здоровье, а потом отрезать язык, чтоб не смог поведать о ваших злодеяниях и выкидывать на улицу, как отработанный материал!
– Такова наша миссия. Мы последние из Истинных детей Изначальной матери.
– Если правитель Ринтаса узнает, что вы творите, вам не поздоровится.
– Девочка, Азарий правитель Ринтаса. Выпей, тебе станет легче, - она склонилась, взяла кружку и сунула мне под нос. Пахнуло травяным отваром и пряностями, от чего я сильнее вжалась в стену.
– Ты сумасшедшая если думаешь, что я приму хоть что-то из твоих рук.
– Как знаешь, - она выпрямилась,
Когда до меня дошло, что Ильсир сделала, было уже поздно. Тело стало тяжёлым и неподатливым. Голова наполнилась свинцом. Я опёрлась ладонью об пол, но не почувствовала опоры и завалилась на бок.
***
Я стояла с раскинутыми руками и ногами, привязанная к косому кресту и смотрела перед собой невидящим взором. Каждая попытка сфокусировать на одной из дверей круглого подвала или светильнике заканчивалось провалом. В глазах начинало рябить, и картинка расплывалась. Я старалась рассмотреть плитку на полу, но круглый узор превращался в сплошное пятно. В итоге просто опустила веки и обратилась внутрь себя. Я думала о предстоящей участи и ничего не чувствовала. Как будто анестезию сделали прямо в мозг, в ту область, что отвечает за эмоции. Всё далеко и размыто. Та или иная мысль периодически пыталась всплыть, и тут же исчезала, как в болоте.
Меня принесут в жертву, отберут молодость, красоту и здоровье, отрежут язык и выкинут подыхать. Перед мысленным взором появилась старуха, она сокрушённо качала головой, словно говоря: "я ведь пыталась предупредить". Вспомнились взгляды служителей: ни раскаяния, ни жалости, только холод.
"Она настоящее сокровище... Впрочем, мы всё равно останемся в выигрыше".
«Пусть приходит, думаю, там тоже найдётся чем поживиться».
Нет! Только не Богдан. Внезапное осознание происходящего обрушилось на голову грузом в тонну. Осязаемая тяжесть опустилась на плечи, и колени затряслись не в состоянии удержать груз. Не будь я привязана, рухнула бы на пол. Ремни на запястьях больно впились в кожу, когда я повисла на руках. Слезы хлынули несдерживаемым потоком. Одна единственная фраза прорвалась, как одинокий ниндзя.
«На этот раз никто не спасёт».
Со стороны лестницы послышались шаги, и через несколько минут все трое служителей стояли передо мной. Их белые тоги неестественно флуоресцировали, как если бы на них направили излучение ультрафиолета. Ирхос взглянул на меня и повернулся к Ильсир.
– Не рассчитала пропорции?
– Если бы она выпила сама, эффект был бы дольше, - огрызнулась служительница.
– Давайте быстрее покончим с этим, мне через час нужно провести совет, - вмешался Азарий.
Послышалась торопливая поступь и служители повернули головы на звук. В зал вбежал запыхавшийся монах, в котором я узнала Корха, что доставил меня сюда. Он принялся нервно жестикулировать, и я заметила, как профиль Ильсир напрягся.
– Сколько?
– выпалила она.
Корх выставил указательный палец.
– Как не вовремя, - равнодушно отозвался Ирхос.
– Придётся всё отложить, - Азарий недовольно поморщил лоб.
– Не придётся, - заверила Ильсир, - встретим гостя как полагается.
Она повернулась ко мне и скривила губы в издевательской усмешке.
– Ты мечтала о встрече с другом, радуйся, скоро она состоится.
Перед внутренним взором встал образ нас с Богданом - дряхлых и немощных с отрезанными языками бредущих по чужим улицам и гонимых отовсюду. Я собрала силы и забилась в путах, но это было равносильно трепыханиям бабочки, пришпиленной булавками к пробковой доске. Азарий опустил на моё плечо тяжёлую ладонь и тихо проговорил: "спи".
Тьма понемногу рассеивалась, и звуки становились громче. Я была блесной, прорезающей толщу воды, которую тащит на поверхность тонкая леска. Мной овладело чувство свободного полёта и невероятной лёгкости, словно я пёрышко, подхваченное сквозняком. Душа вновь отделилась и парила под потолком. Собственное тело, привязанное к кресту, и троица служителей казались далёкими. Двое монахов втащили упирающегося Богдана. Он кричал и угрожал, но увидев меня побледнел. Стал заикаться, с трудом подбирая слова. Не дав ему опомниться, Корх открыл камеру, и монахи швырнули его внутрь. Тут же кладка материализовалась из воздуха, и проход закрылся. Корх подошёл к служителям и протянул на ладонях костяной нож с отломанной гардой. Лицо Ильсир скривилось, она махнула рукой, будто отгоняя назойливое насекомое.
– Выброси в море, - приказала она.
– Позже, - возразил Ирхос.
– Пора начинать.
Он взглянул на Корха, словно отдавая мысленный приказ. Тот убрал нож за пояс, поклонился и удалился.
Я устремилась в камеру Богдана и увидела его сидящим на полу. Мрак не мешал мне разглядеть осунувшегося лица и посеревшей кожи, потускневших глаз и бесцветных сжатых губ. Скорбь разрывала меня на части, безмолвный крик вырвался из нематериального горла и вибрацией прокатился по стенам. Богдан повертел головой и тяжело опираясь на руки поднялся. Он принялся ощупывать стены, ковыряя пальцами стыки между камнями. Если бы только я смогла его выпустить. Рука невидимого кукловода дёрнула за нити, и я вернулась в зал, где вовсю проходил обряд.
Служители стояли в центре образуя круг и держа на вытянутых руках знакомый белый шар. Их статичная поза напоминала скульптуру, казалось, что они даже дышать перестали. Поодаль, облокотившись на стену, стоял Корх и сжимал в руках сачок на длинной палке. Его веки были плотно сомкнуты, он также не шевелился, словно пребывал в трансе. Интересно, кого он собрался ловить этим сачком? Не мою ли душу? Я взглянула на собственное тело и ощутила волну паники. В светлых волосах появляются белёсые пряди, кожа на щеках обвисает бульдожьими брылями, суставы стали узловатыми и уродливыми, от чего пальцы скрючились. От вида собственного увядания по астральному телу толчками прокатилась боль, в то время как физическое сотрясалось в агонии. В такт ему шар запульсировал и наполнился перламутровым сиянием. Неужели это конец?
Внезапно проснулась ярость. Дикая и жадная, как бушующее пламя. Инстинкт самосохранения распрямил плечи и высоко задрал голову. Гул проносится по помещению боевым кличем. Не отдавая отчёт своим действиям, я ринулась на монаха. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы почувствовать чужое тело. Пальцы сжимающие древко, грубые одежды прилегающие к коже, напряжение в затёкших ногах. Наконец поднять тяжёлые веки.
Я сделала несколько неуверенных шагов к камере Богдана и выставила вперёд мозолистые руки. Обе ладони легли на дверь, и я мысленно приказала ей открыться. Камень истаял, и свет хлынул в камеру. Пару секунд мы с Богданом ошалело пялились друг на друга. Сознание Корха встрепенулось, прогоняя навеянный сон и вытолкнуло меня из своего тела. Я снова парила над ними наблюдая за происходящим со стороны.Монах сделал выпад, собираясь закрыть дверь, но Богдан успел сориентироваться. Его локоть с хрустом врезался под подбородок противника, и тот рухнул на четвереньки. Корх получил удар по шее и больше не смог подняться. Богдан осмотрелся, подобрал сачок пытается выбить шар из рук служителей, но те словно срослись с ним, превратившись в монолит. Я со страхом наблюдала как превращаюсь в дряхлую старуху.