Реальный противник (Пока молчат оракулы)
Шрифт:
Он опять взял винтовку, чувствуя, как его охватывает необычайное спокойствие. Страха теперь не осталось. Ненависти, впрочем, тоже. Осталась только задача. Задача, которую он поставил самому себе: уничтожить весь этот гнилой, волчий мир, чтоб ему цветок в прорубь, как говаривал один бригадный коммандант сотню… нет, тысячу лет назад…
Затвор жадно щелкнул. Он купил винтовку из-под полы у случайного перекупщика оружия вчера, после того, как ему каким-то чудом удалось выиграть пару сотен монет в рулетку. А днем раньше ему пришло извещение. Посредством этой гнусной бумажонки агентство
Это и привело его на крышу отеля. А может быть, все началось еще три года назад, когда он был уволен с военной службы, что называется, «подчистую»? Врачи тогда обнаружили у него некий синдром, якобы не позволяющий служить дальше… Места на «гражданке» он так и не смог найти, да и не очень-то хотел. Это была не его жизнь. Он стал играть — сначала в казино, в карты, потом — в рулетку. Естественно, проигрывал чаще, чем выигрывал…
Постепенно в нем все крепла злоба, звериная злоба на тех красивых, правильных умников, которые не захотели признать его права быть профессиональным милитаром, оберегающим их, этих сволочей, от посягательств внешних и внутренних врагов.
Именно поэтому он теперь, не колеблясь, открыл огонь — по людям, что беззаботно ходили там, внизу…
Пока его обнаружили, он успел убить сорок пять человек, десять человек ранил и сжег пять наиболее роскошных машин. Патронов у него было вдоволь, поэтому он стрелял быстро, а «умные» пули сами находили цель.
Лишь через четверть часа подразделения сил общественной безопасности оцепили близлежащие кварталы. В воздухе жирно загудели броневертолеты и «джампы» со снайперами.
Он все еще не злился, хотя действие наркотика подходило к концу, он только повторял как заведенный: «Ах, гады!.. Ах, вы, сволочи!»…
А еще через час, когда над этим бестолковым, жестоким, пахнущим выхлопными и пороховыми газами миром вставало равнодушное солнце, пуля снайпера все-таки отыскала его тело и ударила под левую ключицу.
И когда уже кровавая пена пузырилась на губах, он все еще шептал: «Сволочи… сволочи!»…
ЯН РАМИРОВ (ОКОНЧАНИЕ)
Когда удалят зуб, человек поначалу никак не может привыкнуть к образовавшейся во рту пустоте и то и дело трогает языком кровоточащую десну. Нечто подобное происходило в те дни и со мной. Неизвестно почему, но мысленно я вновь и вновь переживал свои похождения с группой Бикоффа.
Вспоминались мне при этом разные детали, обрывки разговоров и выражения лиц. И постепенно недавние события «в лесу прифронтовом» стали видеться мне совсем под другим углом…
Помню, в детстве мне подарили старинную открытку. Поверхность ее была покрыта особым стеклом, по-особому преломлявшим лучи света и позволявшим, в зависимости от наклона открытки, видеть две разные картинки. Если, например, медленно поворачивать открытку перед глазами, то Буратино превращался в злого Карабаса.
И сейчас, чем больше я вспоминал о своем последнем задании, тем все больше одна к а р т и н к а превращалась в другую…
И когда сомнения в моей душе стали уж совсем
Как человек он не мог не быть удивлен моим внезапным визитом (на всякий случай, я не стал предварительно извещать его о своем намерении). Но как профессионал оперативной деятельности он и глазом не моргнул, когда я появился перед его ложе, использовав для проникновения в дом открытое окно на первом этаже.
— Присаживайся, Ян, — любезно предложил мне он гнусавым от насморка голосом. Так, будто я зашел в его служебный кабинет. — Выпьешь чего-нибудь для профилактики, чтобы не заразиться от меня?
— Не будем терять время, Николь, — ответил я, садясь в роскошное кожаное кресло. — У меня есть один вопрос к тебе…
— Хм, — произнес Брилер, сощурившись. — Так уж и один?.. А нельзя ли отложить интервью на другой раз? Эта чертова простуда, которую я имею… вернее, которая меня всячески имеет… отнюдь не способствует…
Я молчал, и тогда он, тщательно высморкавшись, сказал:
— Ну ладно, раз это суперважно для тебя, хорошо. Я слушаю тебя, Ян.
Судя по его интонации, старый лис Брилер уже учуял, что разговор может пойти о неприятных для него вещах.
— Послушай, Николь, — сказал я. — Это правда, что операция «Коммандос» была на самом деле провокацией с нашей стороны? Это правда, что спутник, излучавший психогенные импульсы в определенном секторе, на самом деле был запущен нашими, юнписовскими спецами? И наконец, правда ли, что в рамках этой операции я играл роль подсадной утки, чтобы потом засвидетельствовать в суде достигнутый эффект?
— Не кричи, Ян, — спокойно сказал Брилер («Разве я кричал?», удивился мысленно я). — Обещание насчет одного вопроса, как я и ожидал, ты все-таки не сдержал. Поэтому…
Он пару раз оглушительно, со вкусом, чихнул. Вид моего начальника совершенно сбивал с толку, потому что нельзя было понять, что творится у него в душе. Впрочем, учитывая опыт его работы в ЮНПИСе в должности начальника оперативного отдела, можно было предположить, что Брилер специально уподобляется каменному идолу, чтобы сбить с толку собеседника.
— Так вот, — продолжал он. — Во-первых, кто сказал тебе всю эту чушь? А во-вторых… Ладно, ответь сначала на мое «во-первых».
— Не бойся: никто из «посвященных лиц» не проболтался, — сказал я. — И я бы никогда не докопался до истины, если бы вы с Дефорски сами не допустили кое-какие проколы… Поясню. Беседуя со мной сразу после моего возвращения с задания, ты обнаружил завидную осведомленность о том, что субкоммандант Ченстохович говорил мне насчет образа врага. Помнишь?.. Все очень здорово, за исключением одной детали: именно об этой дискуссии с Ченстоховичем я ничего не докладывал тебе, посчитав ее лирикой… Затем. Рассказывая тебе и Дефорски о группе Бикоффа, я, конечно же, упоминал в числе прочих некоего Славу Канцевича, но, однако, ни словом не обмолвился, что он родом из Одессы и что, следовательно, его прозвище — «Одессит»…