Реаниматор
Шрифт:
Приблизившись ко мне, Алена, взволнованная, но не забывающая, что ее, как и всегда, раздевают взглядом посторонние люди, сбавила шаг, смущенно заглянула мне в глаза и, тут же отведя их в сторону, торопливо, вполголоса сказала:
– Здравствуйте, отец Павел. Может быть, мы отойдем куда-нибудь?.. Вон туда, на свободную скамейку?
– Конечно, – кивнул я, следуя за девушкой. – Вы так обаятельны, что привлекаете к себе внимание всех окружающих мужчин.
– Спасибо, – вздохнула не услышавшая от меня ничего нового Алена и присела на скамейку. – Я не опоздала? – спросила она, мельком посмотрев на крохотные золотые часы-браслет и не решаясь сразу же попросить письмо Алексея. – Кажется, нет. Без
– Вы не одна? – Я внимательно окинул взглядом припаркованный на проспекте, возле сквера, «мерседес».
– Да… Там охранник, но вы не волнуйтесь, он не в курсе. И вообще – нормальный, не болтливый парень, – торопливо заверила меня Алена и выжидательно замолчала, теребя тонкую лямку подобранной в цвет куртки красной сумочки.
Я сунул руку во внутренний карман пальто и без лишних слов протянул девушке долгожданное письмо Лехи. Фактически – послание с того света.
– Может, мне лучше прогуляться, пока вы будете читать? – на всякий случай предложил я, но Алена торопливо замотала головой.
– Ой, что вы, батюшка!.. Это совсем не обязательно! – ее щеки залились румянцем. Развернув сложенный вчетверо, густо исписанный тетрадный лист в клеточку, дочь Тихого принялась жадно, быстро водить наливающимися влагой глазами по строчкам, наспех нацарапанным Реаниматором в одиночной камере.
…Заключенные на Каменном убийцы, не проявляющие буйный нрав, не бросающиеся с кулаками на контролеров и не отказывающиеся от обязательной работы – пошива рукавиц, содержались, как правило, в двухместных камерах и имели, по крайней мере, возможность постоянно общаться между собой. Таких в тюрьме особого назначения было большинство. В одиночках «гноили» лишь агрессивных, а также тех, кто сам желал изоляции (их было крайне мало) или наотрез отказывался, даже после жесткой «обработки», выполнять какую-либо работу в тюрьме. К числу последних, как ни странно, несмотря на все мои уговоры, относился и Алексей Гольцов…
За год своего пребывания в узилище Реаниматор не отработал ни одного дня и, похоже, не собирался делать этого и впредь, хотя такое несгибаемое упрямство бывшего бандита на первых порах стоило ему двух выбитых зубов и сломанного прапорщиками ребра, с тех пор изредка напоминавшего о себе по ночам тупой болью. Быстро убедившись, что имеют дело с конченым «отрицалой», и не желая напрасно тратить силы и к тому же прослыть в моих глазах полными садистами, контролеры оставили сто шестидесятого в покое. Из камеры размером два с половиной на три метра Алексей выбирался только на тридцать минут в день, когда его выводили на обязательную прогулку в затянутый сверху металлической сеткой тюремный двор, а также на помывку, положенную зэкам Каменного раз в десять дней…
Только вряд ли Леха писал любимой девушке об этих нюансах своего пребывания в стенах древнего монастыря…
Я видел, как у Алены, третий раз жадно перечитывавшей письмо, текли из глаз слезы, и искренне сочувствовал ей. То, что пришлось испытать, пережить ее «мужу» за прошедшие после безнадежного приговора месяцы, по моему твердому убеждению, стоило заслуженных Реаниматором за убийство нелюдей десяти лет в обычной зоне. Только какой судья в России рискнет произвести этот абстрактный, не предусмотренный ни одним законом «взаимозачет»?
Наконец Алена нашла в себе силы оторваться от письма. Чересчур медленно, бережно проглаживая кончиками пальцев сгибы бумаги, она сложила листок вчетверо и спрятала в сумочку. Достала из шуршащей целлофановой упаковки бумажную салфетку-платок и промокнула мокрое от слез, пылающее, покрывшееся пятнами лицо. Смяв платок в ладони, небрежно-изящным жестом бросила его в стоявший рядом со скамейкой мусорник. Несколько раз шмыгнув носом, провела пальцами по щекам, пригладила
– Как вы считаете, отец Павел, Леша действительно заслужил высшую меру за то, что сделал? – с затаенной надеждой спросила девушка, пытаясь прочитать на моем лице ответ. – Я спрашиваю вас не как священника, а просто как человека! Как одного из немногих, которому известно в с е… Или ваш духовный сан не позволяет вам… как там сказано в Библии… судить ближнего своего? Не судите, и не судимы будете, так?!
– Я считал и считаю, что, учитывая все известные вам обстоятельства и социальную опасность его жертв, вынесенный Алексею приговор был слишком суровым, – не кривя душой, честно сказал я и сразу же увидел, как просияло, буквально залучилось теплотой красивое лицо Алены. – Если бы можно было повернуть время вспять…
– Если бы он не убил этого предавшего нас подонка, Лобастого, и не угодил в лапы милиции, то сейчас был бы на свободе… – бесцветно, словно в пустоту, произнесла дочь авторитета. – Хотя в таком случае я не уговорила бы Томанцева провести меня в «Кресты» и… не родился бы Петя, – молодая мама, гордая за своего малыша, испытующе посмотрела на меня, ожидая увидеть внезапное изумление. Но не увидела.
Я был готов к новости, которую услышал, потому что за прошедшие с нашего с Аленой телефонного разговора полдня уже не раз мысленно задавал себе вопрос: кто отец маленького Петруши, у которого из носа текли сопли и чье красное горлышко так беспокоило принявшую меня за врача маму? В разговорах со мной Гольцов ни разу не упоминал, что у Тихого были другие дети, кроме Алены. И уж конечно, учитывая преклонный возраст давно разменявшего восьмой десяток авторитета, таковые вряд ли могли появиться за последний год. Значит, мальчик был его внуком… Но кто тогда отец? Может быть, Алена вышла замуж?
Я собирался задать ей этот вопрос, но девушка опередила меня и рассказала все сама.
– Сколько ему? – с улыбкой спросил я.
– Пять месяцев, – ответила Алена. – Уже после суда я тайно побывала у Леши в камере, заплатив майору Томанцеву десять тысяч долларов. Когда отец узнал, что я беременна и от кого, он буквально обезумел. – С лица девушки исчезла счастливая материнская улыбка. – Если бы не врачи, которые категорически запретили делать аборт, предупреждая о возможных последствиях, Петруши сейчас не было бы на свете… Однако отец всегда мечтал о внуках и поэтому вынужден был смириться. Но только в том, что касалось аборта… Если бы вы знали, батюшка, каких оскорблений и унижений я натерпелась за последующие полгода! Я даже – страшно сказать! – подумывала о том, чтобы подсыпать отцу в кофе какой-нибудь яд, – так он меня достал своими ежедневными язвительными репликами! До сих пор удивляюсь, как хватило сил сдержаться… – покачала головой Алена. – Правда, после рождения внука отец сильно изменился. Вначале я думала, притворяется, но потом убедилась, что нет. Сейчас буквально боготворит Петрушу, часами напролет с ним возится. Более заботливую няньку даже трудно себе представить…
– Лучше поздно, чем никогда, – банальнейшей фразой вполголоса ответил я, помимо желания вспомнив мою так и не ставшую матерью жену Вику. Ее, беременную, сначала изнасиловал, а затем убил сексуальный маньяк Яблонский.
На некоторое время мы оба погрузились в свои мысли. Первой заговорила Алена, и я сразу обратил внимание, как разительно переменился ее тон. Чем были вызваны новые интонации в ее голосе, я понял очень скоро. А поняв, испытал настоящий шок.
– Отец Павел… вы поможете мне вернуть сыну его отца?