Ребекка (другой перевод)
Шрифт:
— Но тело гниет в воде, даже когда его никто не трогает. Не так ли?
— Не знаю, не знаю.
— А как это выяснится? Что они собираются делать?
— Завтра в пять тридцать утра водолаз опустится в море, и они попытаются поднять лодку со дна. С тоже буду присутствовать при этом. Сирль пришлет за мной лодку в нашу бухточку к пяти утра.
— А что они будут делать дальше?
— Они попытаются отбуксировать лодку в Керритс. Если же не смогут, то при помощи крана поднимут ее на свое спасательное судно. Там же будет и врач.
— А
— Не знаю, не знаю.
— Если они установят, что тело Ребекки, ты должен сказать, что в прошлый раз, в Эджкомбе, ты просто ошибся. Ты был болен. Да и тогда не утверждал, а лишь высказал предположение.
— Никто не может свидетельствовать против себя. Ты был у себя дома в постели, и никто во всем свете не знает правды, кроме тебя и меня. Даже Фрэнк.
— Да, да. Они подумают, что лодка перевернулась и затонула в момент, когда она была в каюте. Она могла спуститься туда за ножом или веревкой, или еще за чем-нибудь, и вдруг налетел резкий ветер с мыса и опрокинул судно. Они именно так и решат, не правда ли?
— Не знаю, — ответил она, — не знаю.
В это время рядом с библиотекой в маленькой комнате раздался телефонный звонок.
21
Максим подошел к телефону и закрыл за собой дверь.
В библиотеке появился Роберт и начал убирать стол после чая. Я встала лицом к окну так, чтобы он не увидел моего лица. Впрочем, слуги в доме очень скоро узнают о наших неприятностях. Я слышала голос Максима из соседней комнаты и испытывала острую боль где-то в глубине, в желудке.
Я провела все время рядом в Максимом, внимая его тихому голосу и сопереживая всей душой.
Я тоже убила Ребекку и затопила ее лодку в заливе, вместе с ним прислушиваясь к шуму ветра и дождя. Разговаривала с миссис Денверс через дверь.
Но где-то, в другой части моей души, царила мысль: он вовсе не любил Ребекку, он никогда не любил Ребекку. И вдруг я осознала, что в моем сердце больше нет страха, что мое будущее светло и прекрасно…
Я больше не боюсь Ребекки и не испытываю к ней ненависти. Теперь, когда я знаю, что она была злой, порочной и развратной, она больше ничем не могла меня затронуть. Она для меня больше не существовала. Все могущество Ребекки растаяло в воздухе, как утренний туман. И так как Максим никогда не любил ее, я больше не испытывала ненависти к ней.
Ее тело вернулось вместе с лодкой, носившей пророческое название «Возвращаюсь», но я навеки освободилась от нее.
Я могла навсегда остаться с Максимом, обнимать его, любить. Я уже не была ребенком, и никогда им не буду. Больше не будет «я», «меня»; «мне», а будет «мы», «нас», «нам». И эту беду мы будем переносить вместе: я и он. Ни капитан Сирль, ни Фрэнк, ни Беатриса, ни все мужчины и женщины графства, которые будут читать газеты, не смогут разлучить нас. Мы всегда будем единым целым. Я больше не была наивной
Я готова давать клятвы, присягать, богохульствовать и молиться. Ребекка не выиграла, Ребекка проиграла.
Максим вернулся в комнату.
— Звонил полковник Джулиен. Он только что беседовал с Сирлем. Он едет с нами завтра утром.
— Зачем?
— Он представитель власти в Керритсе, и они обязан присутствовать.
— Что он сказал?
— Он спросил меня, не знаю ли, чье бы это могло быть тело в каюте.
— Что ты ответил?
— Я сказал, что не имею понятия, и что мы до сих пор предполагали, что Ребекка была на своем судне одна.
— Что еще спросил?
— Он спросил, не считаю ли я возможным, что ошибся при опознании тела в Эджкомбе?
— Он это сказал, уже сказал?
— Да, и я ответил, что не знаю и что это вполне возможно.
— Он будет вместе с тобой, Сирлем и с доктором завтра утром на лодке?
— Да. А кроме них, полицейский инспектор Уэлч.
— Но при чем здесь полицейский инспектор?
— Он обязан присутствовать, когда находят какой-нибудь труп.
Я замолчала и почувствовала знакомую боль в желудке.
— Может быть, они не сумеют поднять лодку? И тогда они ничего не смогут сказать по поводу тела.
— Не знаю. Я думаю, что поднимается юго-западный ветер, но нет, оказывается, он упал, и для водолаза будет завтра утром удобно работать при спокойном море.
Снова зазвонил телефон, как-то особенно резко и требовательно.
Когда Максим вернулся в библиотеку, он сказал:
— Ну вот, уже началось.
— Что ты хочешь сказать? Что началось?
— Это был газетный репортер из «Хроники.» Он спросил меня, правда ли, что найдена лодка, принадлежавшая покойной миссис де Винтер?
— Я ответил, что действительно найдена лодка, но это все, что нам пока известно. Может быть, вовсе и не ее лодка. Затем он спросил, могу ли я подтвердить слух о том, что в каюте найдено тело. Очевидно, кто-то уже разболтал. Конечно, не Сирль. Очевидно, водолаз или кто-либо из его дружков. Этих людей ведь не заставишь молчать.
— Что ты ответил по поводу тела?
— Я сказал, что ничего не знаю и не могу дать никаких показаний. И буду ему очень обязан, если он больше не будет звонить мне.
— Он обозлится и будет выступать против тебя.
— Тут уж ничего не поделать. Я не желаю давать заявления для газет. Я не желаю, чтобы мне звонили репортеры и задавали вопросы.
— А может быть, их следовало бы привлечь на свою сторону?
— Если нужно будет бороться, я буду бороться один, и вовсе не желаю, чтобы рядом со мной стояла газета.
— Репортер будет звонить другим: полковнику Джулиену или капитану Сирлю.
— Но от них он узнает не больше, чем от меня.
— Если бы только мы могли что-нибудь предпринять. Просидеть здесь столько часов в бездействии, ожидая завтрашнего дня!