Ребячье поле

Соколовский Владимир Григорьевич

В-третьих, это только поначалу Иванко чуть не упал от гнева и изумления. Потом-то мысль у него сработала четко. Он спрятал кролика в траве на огороде и бросился за своим другом Василком Давыдовым. Вдвоем они ушли в лес за деревню, там освежевали кролика, сварили его на костре в притащенном из дому глиняном горшке и съели. Покуда крол варился, Иванко сходил в деревню и украл у отца махорки. Покончив с кроликом, мальчишки накурились до полного одурения. Их долго и мучительно рвало, покуда, вконец изнемогшие, они не легли оба пластом около костра. Там их и нашел вечером искавший в лесу корову колхозный бригадир дядя Наум. Сграбастал их себе

под мышки и потащил в деревню.

Весть о поступке ребят быстро разнеслась, и еще в тот вечер нашлось немало желающих оглядеть место преступления — костер с разбросанными кругом цигарками и останками кролика-героя.

Уж что-что, а ребячье табакурство испокон веку не терпели в коми-пермяцких деревнях! И наказывали детей за него очень жестоко. Лишь только Иванко Тетерлев пришел маленько в себя, как тут же был усерднейше выпорот отцом. Василка Давыдова, по просьбе стариков Прокопия и Манефы Москалевых согласился посечь сам дядя Наум.

После чего они, виновато пряча глаза, растерянно шмыгая, почесывая сквозь порточки болящие места, предстали перед пионерским отрядом.

Председательствовала Олёнка Минина.

— Вы почему съели кролика? — спросила она первым делом. — Оголодали, что ли? Дома вас плохо кормят? Коровы у обоих в семьях есть, а они — вишь ты! Кролика им захотелось. Он разве ваш?

— Ну и не твой, — сказал Иванко. — А я его кормил-поил. Имею право.

— Да ты что говоришь-то, Иван! — крикнул кто-то из пионеров.

Иванко набычился:

— Я то и говорю. Куда его девать-то было? Вам отдавать? Вы его не поили, не кормили. А я его и поил, и кормил. Вот. Сам и съел.

Сколько с ним ни бились — стоит на своем: «Не мой и не ваш. Съел и съел. Потому что кормил. Имею право». И постановили: за присвоение и последующее съедение кролика, принадлежащего колхозу «Коми-пермяцкий пионер», за табакурство — Иванка Тетерлева как главного зачинщика строго предупредить и снять с должности заведующего кроличьим хозяйством, а несознательного сироту, деревенского приемыша Василка, — просто предупредить.

— Груняшка! Жакова! Пойдешь опять к кроликам?

— Ой, пойду. Ой, пойду, милые мои! Там теперь такие маленькие, такие пушистенькие малявочки!

— Гляди, Груняшка! Чтобы больше не сбегать оттуда, не жаловаться!

— Не буду, не буду. Ой, беда мне, ребята-матушки, нравятся маленькие кролички!

Тут заревел, захлипал Иванко:

— Не убирайте меня от кроликов! Эх вы, голубчики мои-и! Как я вас холил-жалел…

— Нет, Иванко. Раз ты съел кролика, значит, не очень подходишь для важного дела. Работай на поле.

Иванко вдруг ощерился, сжал кулаки и закричал со злобой:

— Погодите тогда! Весь ваш колхоз порушат и самих вас порушат! У меня дядька в команде Гришки, Распуты, Ондрей Филиппович Тетерлев, я ему скажу — так он тогда и тебя, Олёна, и тебя, Артёмко, стрелит, и председателя вашего, Ивана Николаевича! Вот, держите! — и он начал стягивать с себя пионерский галстук.

Вдруг кто-то кинулся на него, сбил с ног и начал колотить. Это оказался Иванков друг-приятель, Василко Давыдов. Ребята еле оттащили его — Василко цеплялся за рубаху бывшего кроличьего начальника, визжал, мотал головой. Наконец Иванку удалось подняться, и, шипя и гнусавя из-за разбитого носа, он побежал в свою деревню.

А Василко еще долго не мог успокоиться, вздрагивал, стонал. Ребята сначала не могли понять: в чем дело? Потом поняли: у Василка отец с матерью погибли от злых рук Гришки Распуты и его

помощников, а тут — стоит вроде бы твой дружок и угрожает той же расправой другим людям! И родня у него в банде — поди-ко, они и убили тятьку! Ах, на, получай, гадина невероятная!..

— Вот, Василко, теперь будешь знать, с кем связываться!

— Поди узнай. Он, Иванко-то, не говорил раньше, что у него родня в банде числится.

Так обсуждали ребята случившееся происшествие. Василко сидел и молчал, не глядел ни на кого.

Олёнка подобрала с земли тетерлевский галстук и сказала:

— На-ко — взял, содрал да и бросил! Ну, и не носить тебе его больше. Видно, не заслужил.

— Верно, верно! — поддержали ее ребята. — Надо Иванка исключить. Давайте голосовать.

И проголосовали.

И исключили.

13

На следующее утро пионеры-колхозники собрались к школе на разнарядку. Теперь больших работ на их полях не предстояло до осени, можно было отдохнуть, попа не подойдет пора сенокоса: тогда и дома хватит дел по самую макушку. В такую пору взрослым некогда, все хозяйство на старых да малых. Иван Николаевич, председатель, сказал, что возьмет ребят покрепче свозить сено в стога на волокушах. Навалят мужики с бабами копешку сена на волокушу, и вези ее на лошадке, сидя верхом, правь, понукай да отгоняй паутов. Труд не шибко тяжелый, только нудный, утомительный. Вдобавок жара. Зато за хорошую работу похвалят принародно и рассчитаются с тобой потом хорошо, как со взрослым мужиком. А ведь как приятно, когда к тебе относятся словно к большому!

Но до сенокоса еще долго! Бот уж можно будет побегать на Сепульку, покупаться! Или — в лес, за пикапами. Да мало ли куда. В детстве много дел, и все важные. Только Груне Жаковой надо было каждый день бывать в крольчатнике, доглядывать за кроликами, за тем, как несут дежурство ее подчиненные — второклассники.

Они дежурили парами, через несколько дней. Но Груня уже не тяготилась своей должностью, а, наоборот, гордилась ею.

Так что настроение у ребят, собравшихся около школы на разнарядку, было хорошее. Они просто сидели и разговаривали: о том; кому куда надо идти, да что надо делать, да что велели сделать на день тятька с мамкой.

И вот тут-то пожаловал на площадку перед школой Иванко Тетерлев. Его тащил отец, тоже Иван Тетерлев. «Эко я тебя, озорного!» — кричал он время от времени и скользом бил сына по разлохмаченной голове растопыренной ладонью.

— Падай в ноги! — приказал он, поставив сына перед ребятами.

Иванко, подвывая, бухнулся на колени и прижался лбом к земле. Иван Филиппович Тетерлев тоже опустился на колени, развел руками:

— Уж вы простите нас, честной народ! Я как узнал, что он вчера тут содеял… Ведь надо же — додумался этого Ондрейка, пакостника, имя назвать, да еще стращать им стал! Он ведь конокрад, Ондрейко-то, он с Распутой еще давным-давно связался, вместе лошадей воровать ходили. И били их, и по тюрьмам они сидели — все неймется! А наша вся семья, все Тетерлевы от него давно отвернулись, отказались. Бродят они, как звери, по лесам-то, людей обижают. Как у тебя язык повернулся его имя ребятам назвать, свинья ты после того! — отец оттолкнул Иванка от себя. — А у нас в родне сроду воров да озорников не бывало. Простите, честной народ!