Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
— Угостить тебя? Ладно. Дайте мне для него сладкую булку и яблоко... Где вы достали эту прелесть, Зобар Ио-ганнович?
— Д оста ль,— ответил с неожиданной сухостью немец и поспешно прибавил:—Вы что желаете, борч или, как это, чи?
Я выбрала столик, подозвала Мармотку и принялась его угощать.
Он взял булочку когтистыми тонкими пальцами, прижал к мягкой груди и стал откусывать по маленькому кусочку. Каждый комочек он долго жевал и переваливал то за одну щёку, то за другую. Круглые щёки, мясистая, толстая губа, ловкие пальцы
Глаза у Мармотки были тоже как у ребёнка, внимательные и толковые.
...Нигде я не едала таких вкусных щей и бифштекса.
Я сказала об этом Зобару Иванычу. Он прилёг грудью на соседний столик, и мы разговорились.
В 1914 году он попал в плен и жил в Сибири, в глубоком тылу. Никаких отзвуков войны не долетало тогда в тайгу, немец жил своим человеком в семье пчеловода Ка-питоныча за далёким городом Бийском. Вместе с этой полюбившейся ему семьёй переехал Зобар Иваныч ещё дальше в глубь Алтая. И этот сказочно-чудесный край окончательно покорил его сердце.
Но война кончилась. Прошло несколько лет. И Зобара Иваныча всё-таки потянуло на родину. Он оставил свою пасеку «Капитонишу» и уехал в Германию.
В Берлине он увидал множество нищих калек, жалкие обрубки и обломки людей — это были его несчастные товарищи по окопам. Защищая заводы и фабрики капиталистов, они всё потеряли на фронтах. А вернувшись домой, увидали, что места их на этих фабриках заняты и они — калеки — никому больше не надобны.
Те, у кого уцелели в боях руки и ноги, вздумали было протестовать. Среди них у Зобара Иваныча было несколько близких товарищей. И вот — товарищей у него больше нет: их замучали в тюрьмах.
— Я есть повар. Я много работаль в ошень богат и замечательны ресторан. Они судили, мучили товарища, потом кюшали сладки, жирны пирог. Это — генерал, буржуа, судья. Все продаваль свои совесть. Богач немец — это первый подлец. Я еказаль! Россия делаль революций. Германия будет, тож... Будет... тут опять чисты лес, рек красота...
— Но по вашей профессии вам надо жить в городе... В Москве есть фабрики-кухни. Там больше нужны ваше искусство и знания.— И в шутку прибавила: —Мармотка поехал бы с вами.
При этих словах Тумба за стойкой крякнул, а Зобар Иваныч сердито швырнул на поднос ножи, вилки и ушёл.
...Столовую заполняли гости. Мармотка по-хозяйски обходил столики. Он ласкался к посетителям и собирал с них обильную дань. Особенно ласково и даже подобострастно встретил он уже знакомого мне по рассказам Зо-бара Иваныча пасечника с пегой бородой Аксёна Капито-ныча.
— Почтение! — сказал бородач.— Ну, как живёшь, Забор Иваныч? Воюешь? Когда в Москву соберёшься, а? Всё с этой скотинкой своей никак не расстанешься? Погоди, вот хлопну его из поганого ружья и руки всем развяжу,— пробурчал он про себя и с неожиданным озлоблением покосился в Мармоткину сторону.
Я давно уже кончила есть. Но мне не хотелось уходить из столовой.
Сурок приютился возле меня. Он положил
Вдруг дверь с шумом распахнулась. В комнату, гремя сапогами, ввалился долговязый заспанный парень. Огромные кулаки висели у него почти до колен.
— Водки и закусить! — прохрипел он буфетчику.
В эту минуту я почувствовала: к моему колену тесно прижалось что-то мягкое — и услышала, как под мохнатой шубой сильно забилось чьё-то сердце. Глянула под стол и увидела, что сурок страшно таращит глаза и, словно ожидая удара, испуганно втягивает голову в плечи.
Парень шагнул к столикам.
«Вжиг!» —охрипнув от страха, крикнул Мармотка. Он кинулся в кухню. По дороге он налетел на табуретку, опрокинул её и совсем задохнулся.
Долговязый грубо захохотал и поддал ногой упавшую табуретку.
Тут из кухни выбежал Зобар Иваныч. Я не узнала кроткого старичка, он был в бешенстве.
— Опять ти?! — закричал он на парня и с размаху вцепился ему в куртку.
Все кинулись их разнимать. Двое ухватили долговязого за руки. Остальные столпились вокруг и кричали ему в уши:
— Забор ошибся! Слышь ты, Акентий? Он думал, что это ты швырнул скамейкой в Мармотку.
— Погоди ты у меня, тухлая сосиска! Я те научу на людей с кулаками бросаться. Ты у меня, брат, накланяешься. Где сурок?—Парень выругался.— Подавай его мне сию минуту! — Опять ругань.— Где мой сурок, спрашиваю?
Долговязый стряхнул с себя чужие руки, вытащил из-под буфетного прилавка мешок и побежал на кухню.
— Послюшь, Кеша,— остановил его Зобар Иваныч.— Ти немножко пил. Ну, и я... я тоже ошень виноват. Прошу извиненья. Пойди, пошалюйста, спи. Мы говорим лютша завтра. А?
— Прочь с дороги, свинина! — заревел долговязый.— Не желаю я никаких разговоров. Где сурок?
Парень тыкался во все кухонные углы. Залезал под стол, отодвигал мусорные ящики.
Я взглянула на Зобара Иваныча. Лицо у старика кривилось, словно от боли.
— Где сурок?! — продолжал орать парень. Он обшарил все закоулки, трахнул кухонной дверью и выскочил на улицу.
Ну и дела!
Я обернулась к Аксёну Капитонычу. Он, по моим наблюдениям, во всём должен был сочувствовать Зобару Иванычу. Но, представьте, вместо сочувствия он во время драки потихоньку куда-то убрался. Ни за столиками, ни вообще в помещении столовой его не оказалось.
Я засиделась у Зобара Иваныча. Старик был, видимо, очень расстроен стычкой с Акентием, но старался этого не показать.
Когда все ушли, мы составили столики, убрали посуду, навели чистоту в кухне. Зобар Иваныч вскипятил самовар и радушно угощал меня мочёной брусникой и медовым черничным вареньем.
Перед уходом я заглянула наверх, в комнату Зобара Иваныча. В ней были только кровать, белый некрашеный стол и старинный кожаный кофр — сундук. Но удивительная опрятность придавала комнате вид необычайно достойный.