Ребята с Голубиной пади
Шрифт:
Левка, не замечая Жирбеша, перевернул страницу и невозмутимо продолжал чтение.
В классе раздались смешки.
Учитель взошел на кафедру. Брезгливо передернув плечами, он глухо сказал:
— Прошу садиться, господа!
Левка обернулся.
— А вы продолжайте свое занятие! — зловеще произнес Жирбеш.
— Извините, Петр Андреевич, я не заметил, как вы вошли.
— Сделайте выговор своему камердинеру. Он должен был предупредить вас.
В классе снова засмеялись.
— Почему же все заметили мой приход и только вы явили исключение?
Левка стоял,
— Видите, господа? Его светлость Остряков не изволит с нами разговаривать. Может, удостоите промолвить хоть слово? — Жирбеш насмешливо поклонился.
Левка молчал, зная, что любой его ответ вызовет новые насмешки, а он не хотел смешить Жирбеша и скаутов, которые со злорадством наблюдали за ним.
Каждый день Левка приходил в свой класс, как во вражеский лагерь: здесь все ученики, кроме него, состояли в скаутской организации. Долгое время скауты старались и Левку переманить на свою сторону, но тот всегда, как только заходил об этом разговор, отвечал презрительной насмешкой. Наконец скауты прекратили свои попытки завербовать Острякова, и между ними установилась постоянная глухая вражда. Эта вражда прорывалась вот так, как сегодня, или же во время частых битв между скаутами и подростками с рабочих окраин, когда Левка неизменно выступал впереди отряда ребят с Голубиной пади.
С минуту в классе стояла напряженная тишина. Жирбеш хрустел своими длинными пальцами и выжидающе смотрел на Левку. Вдруг Жирбеш побагровел:
— Ты не желаешь со мной разговаривать?
— Я не знаю, что мне говорить. Я все объяснил и теперь не знаю…
— Не знаю! Ты, из милости принятый в общество благородных людей, должен держаться тише воды, ниже травы! А ты словно владетельный принц!
— Принц!
— Вшивый принц! — раздались голоса.
— Тише, друзья, — Жирбеш поднял и опустил руку. — Давайте говорить спокойно. Давайте напомним нашему сокласснику, что мы не потерпим его большевистских выходок. Напомним ему, что, по-видимому, влияние порядочного общества не пошло ему впрок и он следует по преступной дороге своего ничтожного отца, который подстрекает тупую массу грузчиков к неповиновению и бунту. Восстает против священных основ собственности, порядка, против самого господа бога!..
Левка побледнел:
— Мой отец не ничтожный человек. Он лучший механик в порту.
— Что? Возражать мне?! Молчать! На место!
Левка закрыл книгу и сел за парту.
Жирбеш долго не мог успокоиться, он быстро ходил по классу, время от времени выкрикивая отрывистые фразы:
— Забылись!.. Палка им нужна, кнут, а не гимназия…
Наконец он остановился у кафедры и медленно опустил палец на раскрытый журнал.
Класс замер.
Жирбеш вызывал к доске «по жребию». Горе было тому гимназисту, на чью фамилию в припадке гнева опускался его костлявый палец с желтым ногтем: доставалось даже любимцам учителя.
— Остряков!
Левка встал и пошел к доске.
— Я бессилен против судьбы. Видимо, Немезида карает меня за грехи, вынуждая выслушивать ваши ответы. Но делать нечего. Расскажите нам… — Жирбеш нахмурился, придумывая, какой бы каверзный вопрос задать Острякову.
Взяв
Левка ждал.
Но Жирбеш, видимо, забыл о нем. Склонив голову набок, он прислушивался. С улицы, медленно нарастая, шел гул, словно с моря на город хлынули волны и, глухо урча, мчались по улицам. Гимназисты приподнялись на партах.
Наконец взгляд учителя остановился на окне. Оно было неплотно прикрыто.
— Почему не закрыто окно?
— Не закрывается, Петр Андреевич, — вскочил дежурный.
— Стоять весь урок! — приказал Жирбеш дежурному, а сам пошел к окну и стал изо всех сил давить на раму.
Окно не прикрывалось. Тогда он открыл его и с такой силой захлопнул, что на пол посыпались осколки стекол. И сразу за этим тревожным звоном в класс ворвались «Марсельеза» и торжественные голоса медных труб. Свежий ноябрьский ветер начал листать страницы журнала и загнул угол карты.
Несколько учеников подбежали к окну. Левка, все еще держа указку в руке, тоже выглянул из окна.
Внизу, заполнив всю улицу, плыли красные полотнища, желтели трубы оркестра, мелькали кепки, шапки, платки.
В знаменосцах, шедших за оркестром, Левка узнал отца и дедушку.
— Ура-а! — закричал Левка и тотчас почувствовал боль в плече и уловил противный запах пота и каких-то духов. Так пахло от племянника Жирбеша Игоря Корецкого — скаутского заправилы.
Корецкий и еще несколько скаутов оттащили Левку от окна.
— Прекрасно! Великолепно! Волчонок почуял приближение стаи! — Жирбеш желчно засмеялся и сказал Левке: — Можете идти к вашим. Туда! — Жирбеш вытянул руку к окну и вдруг пронзительно закричал: — Вон! Чтобы духу твоего здесь не было!
Левка стал поспешно укладывать книги в ранец. Подняв глаза, он заметил трусливую растерянность на лицах своих недругов.
«Испугались! Испугались! Теперь будет все по-другому!» — подумал он.
Левка вышел из класса и побежал по гулким коридорам гимназии.
— Ты куда, Орешек? — встретил Левку в раздевалке сторож.
Старик любил Левку. За независимый характер и частые стычки со скаутами он прозвал его Орешком.
— Скорей шинель, Иван Андреевич!
— Никак выгнали?
— Жирбеш…
— Пустяк все это, Орешек. Слышишь, как город заговорил? Шутка ли, рабочая власть утверждается. Запомни сегодняшний день. Орешек!
— Запомню!
— Ну беги, догоняй наших!
— До свидания, Иван Андреевич!
«ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!»
По улицам шли рабочие из портовых мастерских, матросы, грузчики. Поперек колонн на ветру упруго выгибались красные полотнища с надписями: «Вся власть Советам!», «Мир хижинам, война дворцам!»
Перегоняя демонстрантов, бежали ребята. На Китайской улице Левка встретил своего друга Колю Воробьева.
— Левка! Я думал, тебя не пустят. Ваша гимназия буржуйская! А наше ремесленное училище все здесь!
Левку окружили мальчики в рваных телогрейках, в матросских бушлатах с рукавами чуть не до земли.