Ребята с нашего двора
Шрифт:
Аркадий Антонович вынул из футляра свой инструмент, футляр поставил справа от себя, в уголке, чтоб не задели ногами. Кто-то из группы медных, пробираясь мимо, наклонился и спросил:
— Вам нехорошо, Аркадий Антоныч?
— Нет, — ответил он. — Ничего, пройдет.
— Сердце?
— Мысли, — сказал Аркадий Антонович.
— Тоже от погоды, — сочувственно определили медные. — Погода — архивредительская! Архиподлая!
Аркадий Антонович посторонился, пропуская коллегу; на мгновение закрыл глаза, слушая привычный шум
А когда он открыл глаза, то увидел Жеку.
Слева вверху, близко совсем, была ложа дирекции, двое мальчишек сидели у ее барьера, и только головы их виднелись, только лица. И одно лицо было Женькиным.
Оно будто прыгнуло, будто рванулось к Аркадию Антоновичу и повисло вплотную перед ним — бледное, как от умыванья холодной водой, с нависшим козыречком волос и с глазами, вздрагивающими от злости.
На какое-то время Аркадий Антонович перестал видеть и слышать, и сердце действительно закололо. Он пытался опомниться — ведь ничего же сверхъестественного, мальчишка каким-то путем проник в ложу, только и всего. Пришел вместе с матерью, встретил знакомых, его пригласили в ложу. Все это неожиданно? Да, неожиданно, учитывая вчерашнюю ссору. Но не более того. Желания мальчишек переменчивы, перестал капризничать, согласился пойти на спектакль… Вот только обидно, что Аркадий Антонович не в форме и не сможет сегодня показать, на что способен…
Он опять себя уговаривал — точно так же, как уговаривал ночью, и вдруг опять ему померещилось — точно так же, как мерещилось прошедшей ночью: ля-до-ми! Ля-до-ми!
Опять эти звуки. Три удара.
Вот так, наверное, и становятся душевнобольными. Без видимой причины, постепенно. Без ощущения границы. Вчера что-то померещилось, сегодня тоже. А завтра очнешься в смирительной рубахе.
Ну, докатился до приятных прогнозов. Глупости! Надо пересилить себя. В руки взять!
Но три удара, проклятые три удара слышны опять. И отчетливей прежнего. Аркадий Антонович открыл глаза — это за пультом уже стоял дирижер, постукивал костяной палочкой о пюпитр.
7
Кончилось действие, поплыл вниз тяжко шевелящийся, плотный, как ковер, занавес; выпорхнула откуда-то сбоку взмокшая Одетта и, держась пальчиками за юбочку, стала кланяться зрителям.
— П-понравилось вам? — спросил воспитанный мальчик.
— Угу.
Навалясь на барьер, Жека смотрел в оркестровую яму. Он смотрел туда и во время действия, плохо понимая, что показывают на сцене. Его мало интересовала эта сказочка и разные гуси-лебеди. Он только отметил, что вся музыка была знакома, — наверно, ее гоняют по радио каждый день. Заездили.
— Слышь, — сказал он. — Вон тот, с лысинами… который на трубе играет…
— На к-какой трубе?
— Да вон. Все встали, а он сидит.
— Это не т-труба, — поправил воспитанный мальчик. — Это корнет-а-пистон. Вам понравилось, как он в-ведет
— Дрянь, — сказал Жека.
— Мне тоже не п-понравилось, — согласился воспитанный мальчик. — Его будто п-подменили.
— На мыло таких. Чего он трясет этой штукой? Дудкой своей?
Воспитанный мальчик, что-то заподозрив, оглядел Жеку более внимательно.
— Эта штука н-называется крона. Из нее в-вытряхивают в-влагу.
— Слюни, что ли?
— Г-грубо г-говоря, слюни. А вы что… может, в-вы первый раз на спектакле?
— Само собой, что первый.
— Тогда у вас уд-дивительный слух, — сказал мальчик. — Вы музыкой не з-занимаетесь?
— Терпеть не могу.
— Н-напрасно. В-вам следовало бы з-заняться. У вас уд-дивительное чутье и слух.
— Яблоки тут где-нибудь продают? — спросил Жека.
— Что, п-простите?
— Яблоки, говорю, найдутся в буфете?
— В-в-вероятно…
— Пошли, отоваримся. Проводи меня.
Воспитанный мальчик сделал пригласительный жест, чем-то напомнив билетершу. И пока шли к буфету, поддерживал беседу:
— Хотите, вас п-прослушают?
— Да не нуждаюсь я!
— Н-напрасно, напрасно! Я из музыкальной семьи, но п-первый раз встречаю т-такое чутье!.. П-поверьте!
— Дураку ясно, что этого слюнтяя пора на мыло.
— Н-нет, вообще-то он играет п-прилично. Он хороший корнет-а-пистон. Но с-с-сегодня…
— Пистон заело, — свирепея, сказал Жека. — Кларнет дудит, а пистон заело. От слюней заржавел.
Воспитанный мальчик сдержанно посмеялся грубоватой шутке.
— Не к-кларнет, а к-корнет… Двойное название такое: корнет-а-пистон.
— Все равно слюнтяй!
— Да нет же, он не исключение в этом с-смысле! У всех д-духовых скапливается в-влага в мундштуке. Это н-неизбежно…
— А у него больше всех.
Мальчик вновь тонко улыбнулся:
— Т-тогда он увидел что-нибудь к-кислое.
— Где?
— Я вообще г-говорю. В принципе.
— А-а…
— Если т-трубач увидит что-нибудь к-кислое, это к-катастрофа. Г-гибель!
— Почему?
— Н-начнется об-бильное выделение влаги. И в-все.
— Нежности какие, — сказал Жека. — Играть надо уметь!
Он пристроился в хвост очереди. Очередь была длинная, зигзагами, будто у всех зрителей от спектакля разыгрался аппетит. Но Жека был согласен стоять. Яблоки в буфете имелись.
Хрустальная ваза с полосатыми яблоками торчала на прилавке, и яблоки разрешалось выбирать на свой вкус. А некоторые были очень даже подходящие. Больше кулака.
Вот такое и подберем. Пускай Жеку поволокут в милицию, пускай разыграется страшный скандал. Зато он будет последним.
— Я все-таки п-познакомлю вас с хорошим п-педагогом, — сказал воспитанный мальчик. — Он вас п-прослушает. Знаете, я рассердился на вас, а т-теперь даже р-рад, что мы встретились.
— Гляди, потом не пожалей, — честно предупредил Жека.