Рецензии на произведения Марины Цветаевой
Шрифт:
Вот уж поистине: когда черт стареется, он идет в монахи. Как известно, от греха до покаяния совсем недалеко. Нагрешила и — в церковь.
Пойду и встану в церкви,И помолюсь угодникамО лебеде молоденьком. [194]Церковь приводит Цветаеву в такое же умиление, как Шенгели и Соловьеву. [195]
Канун благовещенья.Собор БлаговещенскийПрекрасно светится.Над главным куполом,Под самым месяцем,Звезда — и вспомнилсяКонстантинополь.…Большими бусамиГорят фонарикиВкруг Божьей Матери.Золотым кустом,Родословным194
Из стихотворения «Разлетелось в серебряные дребезги…»
195
Шенгели Георгий Аркадьевич (1894–1956) — поэт, переводчик. Речь идет о стихах из его сб. «Раковина» (М.-Птг.: ГИЗ, 1922) и стихах П.Соловьевой из сб. «Последние стихи» (М.: ГИЗ, 1923).
Ну и, конечно, молитва:
Богородица в небесах,Вспомяни о моих прохожих! [196]Культ богородицы и церкви стоит в центре книги М.Цветаевой. Среди «Стихов о Москве» есть одно, которое мы с особым удовольствием предложили бы комсомолу распевать под окнами Госиздата в качестве серенады:
Из рук моих — нерукотворный градПрими, мой странный, мой прекрасный брат.По церковке — все сорок сороков,И реющих над ними голубков.И Спасские — с цветами — ворота,Где шапка православного снята.Часовню звездную — приют от зол —Где вытертый от поцелуев — пол.Пятисоборный несравненный кругПрими, мой древний, вдохновенный друг.К Нечаянныя Радости в садуЯ гостя чужеземного сведу.Червонные возблещут купола,Бессонные взгремят колокола,И на тебя с багряных облаковУронит Богородица покров,И встанешь ты, исполнен дивных сил…И не раскаешься, что ты меня любил.196
Из стихотворения «Собирая любимых в путь…»
Вся сила, оказывается, в колоколах.
Над городом, отвергнутым Петром,Перекатился колокольный гром.Гремучий опрокинулся прибойНад женщиной, отвергнутой тобой.Царю Петру и вам, о царь, хвала!Но выше вас, цари, колокола.Пока они гремят из синевы —Неоспоримо первенство Москвы.И целых сорок сороков церквей,Смеются над гордынею царей!Перед силой церкви, этой, по словам тов<арища> Мещерякова, «последней опоры» контрреволюционной интеллигенции, [197] преклоняется и Екатерина Волчанецкая. [198] Разница между ней и Цветаевой только в том, что одна предпочитает Москву, а другая
Исакий, строгий и таинственный,Мистическая полумгла,где
Где, у колонн, тебе, единственный,Я в первый раз свечу зажгла. [199]197
Мещеряков Николай Леонидович (1865–1942) — советский литератор. С 1920 по 1924 гг. был главным редактором Госиздата.
Имеется в виду его статья «Волна мистики (Из настроений современной эмиграции)» (Печать и революция. 1922. № 2. С. 32–43.)
198
Волчанецкая (наст. фамилия — Ровинская) Екатерина Дмитриевна (1881–?) — поэтесса, детская писательница. Автор сборника «Серебряный лебедь» (М.-Птг.: ГИЗ, 1923).
199
Из стихотворения Е. Волчанецкой «Зима» («Есть радость тайная в сгорании…»)
Кто же этот «единственный»?
Живую душу пеленой обвив,Как дар Христу, я положила в ясли;Над ней с улыбкой руку протянул,Благословил и отдалТакую нежную душу, благословенную самим Христом, не может удовлетворить старый Бог. Когда
Господь сойдет на землю,Мы скажем — тебя не нужно.…Нам белизна непонятна,Ангелов мы забыли,Наша одежда — в пятнахКрови, грязи и пыли.Мы шли по разным дорогам,В тебе не признав господина…200
Из стихотворения Е. Волчанецкой «Всходило солнце, полное любви…»
Что такое? Бунт? Отрицание Бога? Ничего подобного!
И в сердце избрали богомТобой осужденного сына. [201]Не умер Данила — болячка задавила. Впрочем, есть и еще разница между Цветаевой и Волчанецкой в их отношении к церкви. Первая хочет представить себя отчаянной грешницей, вторая прикидывается святой.
Мы сегодня гостей встречали,Белой скатертью стол накрыли,И лазоревый челн причалилНа больших лебединых крыльях;В нем сидели мать и ребенок,В поблекших парчовых платьях,Как будто с старинных иконок,А с каких — не могла узнать я.Я придвинула стул плетеныйИ сказала…«Мне у лебедя хватит места, —Упроси, Пречистая, Сына, —Я хочу быть его невестой,Как святая Екатерина» <…>201
Из стихотворения Е. Волчанецкой «Скоро, когда со всеми…»
Наверное в далеком будущем и для нашей эпохи отыщется изящный синтез. Притупятся противоречия, затушуются контрасты, пестрота сведется к единству, и из разноголосицы получится «согласный хор». Будущий ученый, очарованный гармонией, блестяще покажет «единый стиль» нашего времени. Но как жалко нашей нестройности, нашего живого разнообразия, даже нашей нелепости. И никакая «идея» не примирит нас с превращением в маски тех лиц, которые мы знали и любили.
Сложность и противоречивость — черты нашей эпохи — будем хранить их бережно. Нам ценно сейчас не общее, соединяющее наших поэтов в группы и школы, не элементы сходства — всегда внешние и бессодержательные. Частное, личное, ни на что не сводимое — разъединяющее, — вот что интересует нас.
Марина Цветаева — одна из самых способных фигур в современной поэзии. Можно не любить ее слишком громкого голоса, но его нельзя не слышать. Ее манеры, порой слишком развязны, ее выражения вульгарны, суетливость ее нередко утомительна, но другой она быть не хочет, да и незачем. Все это у нее — подлинное: и яркий румянец, и горячий, непокладистый нрав, и московский распев, и озорной смех.
А рядом — другой образ — другая женщина — поэт — Анна Ахматова. И обе они — столь непостижимо различные — современницы.
Пафос Цветаевой — Москва, золотые купола, колокольный звон, старина затейливая, резные коньки, переулки путанные, пышность, пестрота, нагроможденность, быт, и сказка, и песня вольная, и удаль, и богомольность, и Византия, и Золотая Орда.
У меня в Москве — купола горят,У меня в Москве — колокола звенят,И гробницы в ряд у меня стоят, —В них царицы спят и цари.Вот склад народной песни с обычными для нее повторениями и параллелизмом. Напев с «раскачиванием» — задор молодецкий.
Ахматова — петербуржанка; ее любовь к родному городу просветлена воздушной скорбью. И влагает она ее в холодные, классические строки:
Но ни на что не променяю пышныйГранитный город славы и беды. [202]Цветаева всегда в движении; в ее ритмах — учащенное дыхание от быстрого бега. Она как будто рассказывает о чем-то второпях, запыхавшись и размахивая руками. Кончит — и умчится дальше. Она — непоседа. Ахматова говорит медленно, очень тихим голосом: полулежит неподвижна; зябкие руки прячет под свою «ложноклассическую» (по выражению Мандельштама) шаль. [203] Только в едва заметной интонации проскальзывает сдержанное чувство. Она — аристократична в своих усталых позах. Цветаева — вихрь, Ахматова — тишина. Лица первой не разглядишь — так оно подвижно, так разнообразна его мимика. У второй чистая линия застывшего профиля. Цветаева вся в действии — Ахматова в созерцании. Одна едва улыбается там, где другая грохочет смехом.
202
Неточное цитирование стихотворения А. Ахматовой «Ведь где-то есть простая жизнь и свет…»
203
Из стихотворения О. Мандельштама «Ахматова».