Рецепт на тот свет
Шрифт:
А философ не лежащий, но стоящий, рассуждает с большим удовольствием. Ему действительно любопытно, как могла попасть отрава в аптеку. Герр Струве, скажем, может приобрести какое-то новые лекарства — Гриндель для него вычитывает их названия в немецких журналах. Может, какой-то жулик предложил Илишу снадобье, сам не зная, из чего оно состоит? И аптекарь, наживший немало старческих хвороб, решил его на себе попробовать? Сие логично… Только вот рижские бюргеры мошенников остерегаются в любом возрасте, а раз Илиш все еще управлялся
Рассуждая, Маликульмульк стоял лицом к Сарайной улице, наблюдая за прохожими. Вдруг он ощутил прикосновение к плечу и обернулся.
— Илиш скончался, — сказал Давид Иероним. — Я иду в управу благочиния и прошу вас составить мне компанию. Необходимо, чтобы тело доставили в анатомический театр и исследовали.
— Вы убеждены, что это отравление?
— Бедный Илиш задохнулся. Это не болезнь сердца. У него были судороги, он кричал, порывался куда-то идти, потом потерял сознание. И задохнулся…
— Вы это видели сами?
— Когда я вошел, все было уже кончено. Я спросил ученика, Нольда. Он тоже ничего не понимает… Сказал: с утра Илиш был свеж и бодр, сам обслуживал покупателей. Его это развлекало — с каждым ведь можно поговорить, узнать новости… Бедный Илиш… Нольд возился с ним и сказал важную вещь — от старика пахло миндалем, как будто он съел по меньшей мере фунт. А это — признак! Фунт миндаля может отправить на тот свет здорового мужчину — такие случаи бывали… Илиш наверняка о них слыхал…
— У него были враги, недоброжелатели? — спросил Маликульмульк.
— Нет, его все любили. Он помнил старое — у него была отменная память, он даже дамам рассказывал, что носили их бабки… Идем, герр Крылов. Это может оказаться преступление.
— Но с какой целью?
— Я не знаю, я не полицейский сыщик. Я всего лишь аптекарь, читающий ученые журналы! — выкрикнул Гриндель. — А он — рижский бюргер в двадцатом поколении! Он понятия не имеет о новейших открытиях, но он — чистокровный немец!
— Идем, — сказал Маликульмульк, впервые видевший приятеля в таком волнении. — Идем, я — с вами.
— Синильная кислота и ее производные очень быстро разлагаются, тело должно быть уже сегодня доставлено в анатомический театр. Проводились опыты… это необходимо проверить…
— Идем!
— Попробовали бы они указать тебе на дверь, — сказал Голицын. — Вот чертовы немцы! Помяни мое слово — завтра притащится какой-нибудь старый хрыч с жалобой на тебя. Я и не думал, что ты умеешь орать, как капрал на плац-параде.
— Сам не думал, ваше сиятельство, — понурившись, отвечал Маликульмульк. — Но не мог позволить, чтобы Гринделя при мне обидели. Не мог.
Философ, вопящий в помещении управы благочиния по-немецки и от волнения
Маликульмульк, вернувшись в замок, сам не мог понять, как он дошел до такого полубезумного состояния, совершенно не философского состояния. Он не был наблюдателен, но он заранее знал, что кое-кто будет смотреть на Гринделя косо, что молодому химику могут не поверить: про мышьяк мы слыхали, про синильную кислоту отродясь не слыхали, стало быть — враки, и что еще за яд, который из мертвого тела пропадает неведомо куда? Вот и получилось — встал посреди комнаты и загремел, как Вергилиев Нептун, усмиряющий буйные ветры: «Quos ego!» Только, в отличие от Нептуна, взывал к титулу и должности князя Голицына. Вроде подействовало.
— Ничего, братец. Мы твоего Гринделя в обиду не дадим, — пообещал князь. — И что там было, в анатомическом театре?
— Сперва насилу тело у родни отняли. А потом — не ведаю. Там собрались врачи, аптекари, я в их разговорах ничего не смыслю. Посидел, посидел в зале на заднем ряду да и убрался. Я чай, Гриндель пришлет мне сюда записочку.
— Лучше сам к нему после ужина поезжай. Пусть расскажет подробно. А то оно как-то загадочно выходит — стоит нам с тобой затеять разбирательство о бальзаме, как старик, знающий начало всей этой истории, на тот свет отправляется…
— Струве! — воскликнул Маликульмульк.
— Что — Струве?
— Если это доподлинно отравление, то следующей жертвой будет Струве. Он ведь мало того, что помнит былое, о нем еще известно, что мой приятель!
— Идем ужинать, и, Христа ради, за столом — ни слова об этом деле, — велел Голицын. — А то моя княгинюшка и аптекаря сюда на жительство определит, я ее знаю, да и ты тоже. Не женись на норовистой девке, братец. Она всегда все по-своему сделает…
— А вы, ваше сиятельство?
— Так я же ее люблю… — князь усмехнулся. — Сам себе кажусь заморским дивом и чудом-юдом. Веришь ли — как повенчались, ни с кем и никогда… А ведь при матушке Екатерине двор был, прости Господи, сущий вертеп разврата, чего там только не творилось… Бери свечку.
Они вышли из кабинета и направились к столовой по длинному коридору, почти рядом — насколько позволяло телосложение Маликульмульково.
Оба молчали. О чем думал князь — неведомо, а у философа в голове творилось неожиданное — словно некий живущий там сильф, или гном, или аллах его ведает кто, накрывал на стол и выставлял всякие яства и пойла: жидкие, твердые, дрожащие, вроде заливной рыбы или бланманже. Выставлял и спрашивал: а сюда возможно ли добавить яд? А сюда? А как?