Рецепт счастья от доктора Тины
Шрифт:
Когда Азарцев вошел в мастерскую, Гриша сидел на корточках, с закрытыми глазами, привалившись спиной к печке. Услышав шаги, он встрепенулся:
– Уехали?
– Уехали. – Азарцев вздохнул. Внутри у него все дрожало – от напряжения и от гнева. Во что этот Николай втягивает его? То, чем они тут занимаются, самые настоящие бандитские терки. Уж меньше всего на свете Азарцев хотел бы быть причастным к какой-нибудь банде. Хватит с него Лысой Головы. Достаточно посмотреть на Юлию, как она лебезит
Он подошел к Грише, так же как он, привалился спиной к печке.
– Ты знаешь этого человека, которого они сейчас увезли?
– Я никого не знаю. Слышал только, что это он посадил Славу в тюрьму.
– Каким образом?
Гриша помолчал, как будто оценивая, тот ли человек Азарцев, которому можно что-то рассказать. Потом поднял глаза, и Азарцев увидел в них жалость и страх. Возможно, такой же страх, который был и у него самого на сердце.
– Расскажи мне все, что знаешь, – попросил он.
Гриша все-таки не решался, но потом глубоко вздохнул и стал говорить – сбивчиво, торопливо:
– Слава был судебно-медицинским экспертом. Он после института работал в районе, где начальником милиции был этот… этот… эта гнида, гадина… – Азарцев видел, как бегают, перебирая одежду, Гришины пальцы со сломанными ногтями и ободранной на самых кончиках кожей. «Это у него от постоянной работы с камнем», – подумал он.
– …И, как я понял, он хотел, чтобы Слава дал поддельное заключение…
– И Слава дал?
– Слава не дал. И тогда этот… эта гнида сделала так, чтобы Славу посадили в тюрьму. Он сказал, что ему не нужны такие несговорчивые эксперты в районе. Славе дали восемь лет. И он отсидел полностью. – Гриша вздохнул. – У Славы были жена и ребенок. Маленький тогда еще. Они должны были получить квартиру. Квартиру не дали. И жена тоже ушла. Замуж, кажется, снова вышла. Славин сын теперь уже ходит в школу, но Славе не дают с ним видеться.
Азарцев тут же вспомнил Олю.
– Почему?
– Этот гад так подстроил, будто это Слава, наоборот, за деньги дал неправильное заключение. И еще его лишили права работать врачом. Теперь он здесь, на кладбище, а жена его вроде как говорит, что ее сын обойдется без общения с отцом-могильщиком. И самое ужасное, – Гриша смотрел на Азарцева глазами огромными, черными, страдающими, – что Слава в одиночку пьет.
Азарцев удивился:
– Слава пьет? – Когда они выпивали здесь, в мастерской, вечерами, Азарцев не замечал, чтобы кто-нибудь напивался.
– Он пьет, когда никто не видит, – сказал Гриша. – Но очень сильно.
– А ты откуда знаешь?
– Я иногда здесь ночую. Мне в мастерской лучше, чем дома. Дядя Николай, когда один остается в квартире, страшный. Он ходит из угла в угол, что-то бормочет, взмахивает руками… И я тогда сюда прихожу ночевать,
– Николай тебя бьет? – почему-то спросил Азарцев.
– Нет, что вы! – Гриша взглянул испуганно. – Он меня очень любит. Говорит, я у него один остался. Что он меня никуда не отпустит от себя, что я ему как сын. Но мне почему-то все равно страшно. Мой отец был совсем другой. Он был настоящий. А дядя Николай… – Гриша помолчал. – Он как будто в кино снимается про Бэтмена…
Азарцев молчал, смотрел в угол.
– Вы не подумайте! – вдруг испугался Гриша. – Я всех люблю: и дядю Николая, и Славу, и Толика, и вас… Но, мне кажется, это все скоро закончится. И эта мастерская, и вот то, как мы все здесь живем… – Гриша вдруг гордо вскинул голову, повернулся и прямо и строго взглянул на Азарцева: – Но я никогда их не оставлю. Куда они пойдут, туда и я с ними.
Азарцев встал, походил из угла в угол.
– А почему Слава не может найти себе другую работу? На стройке, например? Почему обязательно надо ездить на экскаваторе по кладбищу?
– Он же здесь много зарабатывает, – сказал Гриша. – А денег нужно очень много. По-настоящему много, чтобы их не поймали. И чтобы выполнить то, что задумал дядя Николай. И чтобы здесь никто не лез в их дела. А Славу люди боятся. На кладбище-то уж точно боятся. Он как посмотрит…
– Как? – но Азарцев понимал, о чем говорит Гриша.
– Каждому ясно, что Славе жизнь не дорога.
Азарцев закурил. Он стал много курить в последнее время.
– Слушай, Гриша, – вдруг сказал он. Он как-то раньше к Грише относился несерьезно, а тут вдруг спросил. Очень захотелось ему узнать Гришино мнение. – А как ты думаешь, что в жизни важнее всего?
Гриша ответил быстро, как будто ответ так и сидел у него на губах:
– Чтобы тебя кто-нибудь любил. По-настоящему. Не один месяц или год, а всегда.
Азарцев переспросил:
– Чтоб ты любил или тебя любили?
Гриша передернулся даже от такого непонимания.
– Что б вас любили. Как мамы любят.
Азарцев подумал.
– Ну, вот тебя Николай любит, а ты же его боишься?
И Гриша так же быстро ответил:
– Если б он меня не любил, я бы умер. Слава вот поэтому и пьет. Он тоже хочет умереть.
Азарцев посмотрел на Гришу, спросил:
– Тебе долго еще учиться?
– Четыре года. А что?
– Уходить тебе надо отсюда, вот что. Не дело тебе на кладбище сидеть.
Гриша помолчал, будто раздумывал, вздохнул:
– Нет. Если я отсюда уйду, памятники некому будет делать. А это тоже деньги немаленькие. Я никого не хочу подвести. Мой отец ведь тоже там, – Гриша мотнул головой в сторону мемориала в глубине кладбища. – И если я уйду, это значит, что я простил мучителей своего отца. А я их простить не могу. Дядя Николай их найдет, я верю.