Редкие штучки
Шрифт:
Пожалуй, я бы только порадовался такому исходу. Однако, спрятаться моим приятелям было решительно негде. Или есть где? В конце концов, кто я такой, чтобы портить им веселье? Пусть насладятся своей шуткой в полной мере. И я храбро шагнул в капкан.
Ни щелчка. Ни взрыва хохота. Угрюмые, разморенные жарой старички вяло интересовались: «Чего надо? Спрашивай, подберем… поможем…». Я только виновато пожимал плечами. Вот и зеленый зонтик.
В приятной травянистой тени сидел, закинув ногу на ногу, совершенно ничем не примечательный мужик в старом пиджаке цвета болотной тины. Книга, которую он читал, глядя на страницы поверх очков, была по-старинке
Ничего особенного, всякая самая обыкновенная дрянь, какой полным-полно на старых антресолях или в гаражах особенно бережливых граждан. Дверной колокольчик, несколько покрытых черным маслом метчиков, разводной ключ, алюминиевая ложка, потертая готовальня, почти новый кухонный нож, оловянный солдатик — кавалерист, гвозди — отчего-то по одному и ржавые, ремешок от часов… Мусор. Если бы не Два-Удава, я бы не задержался ни секунды возле этой скудной коллекции барахла, бережно разложенного на складном столике.
Бесцельно побродив по рядам и даже купив для порядка стальную линейку, я вернулся к зеленому зонтику. Пожалуй, ассортимент тут был самый скудный.
— Что-то интересует? — продавец смотрел на меня сквозь очки.
— Колокольчик. Сколько стоит колокольчик?
— Восемьдесят пять тысяч, — равнодушно проговорил тот и уткнулся в свою книгу.
— Сколько? — переспросил я.
Продавец вновь обратил на меня взор и, как показалось, с усталостью заявил:
— Молодой человек, эти вещи вам не по карману.
Что? Я еще раз чуть пристальней вгляделся в разложенный хлам. Гвозди, звонок от велосипеда, керамическая пепельница и бронзовый крючок от вешалки… Очевидно Два-Удава решил попросту похвастаться открытым в городе сумасшедшим. Какая глупость. И все же что-то меня насторожило. Старье было разложено слишком тщательно, не навалено кое-как, подобно «витринам» соседних столиков, а аккуратно уложено на бумажные салфетки и подоткнуто кусочками картона.
— А вот эта пепельница почем? — вновь спросил я, но, нарвавшись на угрюмый взгляд продавца, быстро добавил: — Я от Сашки. От Сашки Даугава.
— Двести тысяч… — беззлобно буркнул торговец и вернулся к чтению.
Мне ничего не оставалось, как оскорбленно дернуть плечами и с видом человека некстати наступившего в коровью лепешку, гордо удалиться.
— Эй, парень!
Я немедленно обернулся, всю мою спесь и недовольство, как рукой сняло. Продавец в болотном пиджаке глядел насмешливо:
— Ладно, садись.
Он очень ловко извлек из под столика маленький раскладной стульчик и поставил его рядом со своим в приятной зеленой тени зонтика. Помедлив всего пару секунд, затем я решительно вернулся и сел. Здесь оказалось удивительно прохладно и уютно, несмотря на снующих перед носом покупателей, которые, казалось, нас и не замечали вовсе.
— Леонид, — протянул руку продавец.
Я пожал, представился и едва не свалился со стульчика, который вдруг вздумал подо мной сложиться. Пока я возился с непокорной пикниковой мебелью, мой новый знакомец бесцеремонно меня разглядывал и даже пощупал за воротничок рубашки, очевидно оценивая качество материала. Судя по всему, осмотром он остался доволен, поскольку немедленно затем спросил:
— Сам то кто будешь?
Я довольно резво поведал о работе, о
— Это понятно, — прервал мои словоизлияния Леонид. — А по жизни?
— Писатель, — кажется, я покраснел, настолько неловко это прозвучало. Но все-таки, я нашел в себе наглость скромно добавить: — Фантаст.
— Занятно. Писатель. Фантаст. Интересное сочетание. Редкое, что бы тебе ни казалось. Возникли трудности?
— Да нет, — бодро возмутился я, тоном самого успешного в мире человека, — все отлично, какие могут быть трудности, я…
— Пошел вон.
И Леонид решительно вырвал из-под меня стульчик, да так, что я чуть не покатился кубарем в горячую пыль. Выпав из-под благостной тени зеленого зонтика я едва не получил солнечный ожег.
— Нет! Нет! — закричал я, сам себе удивляясь. — Подождите!
Болезненно-желтая черешня покатилась из разорванного пакета под ноги бесконечных жарких покупателей. В зеленой тени вновь возник стульчик и я кинулся к нему, как к островку спасения. Мне вдруг показалось, что водружение меня на этот хлипкий образец пикниковой мебели настолько необходимо, что, по пути, я бы, пожалуй, мог свершить несколько эпохальных подвигов.
Леонид, если этого странного дядьку и впрямь так звали, глядел насмешливо. Он уже успел заложить свою книгу моей железной линейкой и теперь безмятежно обмахивал пыль со своих странных товаров пучком голубиных перьев.
Я перевел дух, сердце отчего-то бешено колотилось, и только теперь, как следует разглядел колдуна.
Ему шло слово «очень». Очень спокойный, очень легкий и очень уверенный. Вот напасть! Только критически оценив короткую ровную бородку, классический профиль и тонкую желтую серьгу в левом ухе владельца зеленого зонтика, я понял, что невзначай назвал его для себя «колдуном».
— Рассказывай, — дружелюбно кивнул этот странный тип.
— Видите ли, Леонид… Такое дело…
И я вдруг начал рассказывать. Вот уж никогда бы не подумал. Меня будто прорвало. Я совершенно без стесненья и напускного пафоса говорил, что вот уже второй год мой «великий» роман буксует на третьем абзаце. Что все написанное мною не вызывает у меня самого ничего кроме уныния, а все, что я придумываю, оказывается придуманным давным-давно и куда более известными людьми, чем жалкий я. Жаловался на свой засохший в буднях мозг. Едва не плача, я вспоминал свои маленькие победы и горько сетовал на свинцовое молчание редакций. Единственная моя книга, которая была напечатана и некогда являлась предметом моей гордости — не снискала славы. И даже на даче, куда я поехал «поработать в тишине», ничего не выходит. Я тупо отжирался на крыжовнике, спал, гулял и снова жрал… И ни строки!
Когда я закончил свой трогательный монолог, Леонид уже упаковывал товар.
— Поверь мне! — вдруг сказал он, укладывая тонкий пинцет в маленькую коробочку, оклеенную синим бархатом изнутри. — Фантазия слишком сложный товар, чтобы им торговать. Но притом и самый выгодный. Поэтому много подделок.
— Подделок? — переспросил я.
— Все, что пользуется спросом, рано или поздно порождает контрабанду и фальшивки. Свободный рынок, — он мельком глянул на меня и продолжил: — Не тушуйся. У этого пройдохи Даугава очень живой мозг. Хотел бы я быть посвящен хотя бы в четверть его проделок. Но… Раз он посчитал нужным свести именно нас с тобой, кто знает, возможно, он опять окажется прав. Знаешь, писатель, я, кажется, понимаю, чем могу тебе помочь. Пойдем! Нет, стой!