Редкие земли
Шрифт:
Участники утреннего джоггинга, а также бонвиваны ардекошных кафе были потрясены, увидев среди бегущих высокого грузина с двухдневной щетиной лица, столь характерной для мужественных сексапилов прошлого десятилетия. Он являл собою характерный средиземноморский тип, лишенный, однако, безумия арабских толп Ближнего Востока. Но не характерность, не типичность и не интеллигентность визажа поразила публику пти-дежоне, а как раз нехарактерность и нетипичность его правой ноги, высовывавшейся из-под правой штанины шортов. Перед ними мелькало в отличном темпе бега великолепное устройство ноги, сотворенное из самых редчайших сплавов со вживленными в них ниточками нервов, жгутиками сухожилий, ломтиками мускулов, то есть всего того, что удалось спасти от той исконной, но далеко не такой
Он сам бежал, не замечая изумленных взглядов, поскольку был озабочен тем, как нагнать промелькнувших под его окнами Бутылконоса и Окселотла. Он мчался. Он обгонял даже профессиональных бегунов на средние дистанции. Правая работала в усиленном ритме, являясь чем-то вроде мотора для всего организма. Если уж она и сбивалась с ритма, то лишь для того, чтобы совершить прыжок длиной в десять шагов. Странным образом, однако, он никак не мог настигнуть этих двух весьма нужных ему людей романа. Какое-то странное слово вдруг встретилось ему во время бега и увязалось за ним: «летоисчисление» — откуда оно взялось и что означает? От лета, от лёта, от лет? От теплого времени года, от движения в воздухе, от годов? Летоисчисление, летоисчисление, летоисчисление, бормотал он и вдруг понял, что первый корень слова в любом качестве не поддается второму, а попытка глубокого исчисления растворяет и смысл и пространство. Если я не избавлюсь от этого летоисчисления, я сольюсь с абсурдом и никогда не догоню друзей. Больше того, я никогда не достигну «Шато Стратосфер». Кажется, никто больше не бросает на меня изумленных взглядов, вообще не замечает ничего, что связано со мной, даже чудо-ноги. Нужно тормозить, тормозить, тормозить. Переходить на шаг. Забыть про летоисчисление. Задать кому-нибудь простой французский вопрос, ведь ты когда-то был победителем школьной олимпиады по французскому языку.
Бац — и он уселся на парапет. Выдающуюся ногу поджал под себя. Справа бесчинствовал Океан, слева безмолвно стояла с открытыми дверями церковь Святой Евгении. Оттуда вышел некий человек без возраста, но в старомодной тройке с цепочкой часов по жилету.
«Простите, мсье, не знаете ли вы, где находится „Шато Стратосфер“?» — спросил Ясно на великолепном франко-грузинском.
Человек ответил по-русски и с улыбкой:
«Здесь каждый знает этот дворец, ведь он уже давно стал притчей во языцех».
Теперь уже улыбнулся Гурам. «Вы говорите „давно“, а как давно, не можете ли вы сказать, милостивый государь?»
«Это зависит от способа летоисчисления, мой друг».
«Летоисчисления, вы сказали?»
«Совершенно верно, господин Ясношвили. На этом свете все связано с летоисчислением. То есть от числа лет, сударь».
«А с кем я имею честь?»
«Меня зовут графом Достоевским Тариэлем Автандиловичем, но мы, увы, имеем лишь косвенную связь как с одним великим писателем, так и с другим. Мы из поляков, католики, и в этот храм я прихожу, чтобы подумать о нашем летоисчислении. Кстати, советую и вам туда зайти и поставить свечу. Там сейчас как раз ваши люди возносят молитвы о судьбе ушедшего в море мальчика».
Воспитанный в комсомоле олигарх не очень ясно представлял себе разницу между православным и католическим ритуалами. Знал только, что креститься надо полной ладонью с левого плеча на правое, однако чашу с водой при входе полагал купелью для крещения. Церковь была пуста, трепетали свечи. В глубине левого притвора возле гипсовой скульптуры юной девы Эжени стояли со свечами в руках финансист Вадим и сочинитель Базиль. Гурам взял из ящика толстую свечу, бросил в щель тяжелую европейскую монету и приблизился к скульптуре.
«В чем дело, друзья?» — спросил он.
«Пропал Никодимчик, — ответил Вадим. — Ушел в океан».
«Мы молимся, чтобы он не погиб в океанских прорвах, — сказал Окселотл. — Присоединяйся, Ясно».
И тут они все трое, не сговариваясь, пропели самостийную молитву:
«Во имя Господа нашего Иисуса Христа
После чего все они, один за другим, прикоснулись к босым пальчикам девы, приподнимающим край ее длинного хитона.
XVI. Игра взрослых
После этого эпизода прошло недели две по календарю и не менее двух лет по романическому летоисчислению. Ясно вернулся в Москву, чтобы продолжить руководство оставшимися мощностями и ассетами провинившейся перед всем скрытно-советским народом корпорации. Отъезду этому способствовали некоторые странности в окружающей среде. Всякое утро во время пробежки по эспланаде ему стала попадаться бегунья, похожая как две капли воды на генеральшу Колоссниченко. Она проносилась мимо в тонком гарнитуре нижнего белья (впрочем, в подобного рода туалетах многие девушки сейчас прогуливаются в общественных местах, например в библиотеках) и всякий раз бровями грозно хмурилась на Гурама, а губами беззвучно, но убедительно артикулировала увещевание: «Как же вам не стыдно, ну как же вам не совестно, почтенный господин Ясношвили?» Таким образом в ее облике и внутренней сути сливались Мать-И-Отец великого народа.
При каждой такой встрече олигарху хотелось тут же развернуться и помчаться вслед за МИО, имея мишенью для своей правой ноги ягодицы бегуньи, столь же мощные, сколь и ноздреватые. И всякий раз он себя сдерживал, ведь недаром все-таки воспитывался в приличной тбилисской среде, в которой дети не дерутся ногами, а, наоборот, скромно потупив глаза, проходят по центру города с нотными папками.
Почти ежедневно он навещал королеву редких земель, леди Эшки, и всякий раз удивлялся, какие с ней произошли изменения. Раньше, бывало, в переулке Печатников только и делала, что скакала и порхала с массой невинных, а иногда и ядовитых шуток на устах. Иной раз присядет к тебе на коленку, влепит в ухо трепещущий поцелуй и тут же, не успеешь ты и руки свои обкрутить вокруг тончайшей талии, улетает проводить совещание руководителей поисковых партий. Теперь все иначе, как будто уже обвенчалась с королем Габона: строгая и неприступная, одним лишь жестом ладони усмиряющая возможный порыв, пока не передаст по своим инстанциям: «Меня нет!» Величавость этой новой женщины только еще усилилась после исчезновения сына.
«Уезжай, Ясно, — сказала она однажды неизвестно в каком летоисчислении. — Давай, сматывайся! Ты видишь, у нас беда. Из нас троих только ты можешь вернуться в переулок Печатников». Голос ее дрогнул, и Гурам тотчас уехал.
Вдруг через три лунных цикла, каждый из которых завершался посланием ЭРБа, в жизни Ашки произошло ошеломляющее событие. Разбирая один из своих сугубо личных закодированных мэйл-боксов, она натолкнулась на членораздельное письмецо из океана. Вот его текст:
«Мамка! Тебе пишет твоя Огромнейшая Большуха. Я продолжаю расти. Все мои органы пропорционально увеличиваются в размерах. Надеюсь, что ты понимаешь причины моего исчезновения. Я не мог поставить себя рядом с нормально развитыми людьми. Проживая сейчас в Морском, я совсем не вижу никого из homo sapience и потому не могу себя сравнить с ними ни по вертикали, ни по горизонтали. Иными словами, я кажусь себе самым обыкновенным четырнадцатилетним мальчиком. Единственным предметом цивилизации, с которым я еще могу сравнить свои размеры, является моя полуволшебная доска Super-Glide. Мне кажется, что я уже в четыре раза превышаю по длине эту титано-неодимовую доску, которая, к сожалению, не может расти вместе со мной. Что касается шортов, то они давно уже лопнули и разошлись по швам. Впрочем, однажды ночью в порту Бильбао мне удалось стащить со спящего судна полосатую простынь, и я теперь оборачиваю ее вокруг чресел и завязываю специальным узлом.