Рэдволл
Шрифт:
— Ха, «веду вас»! А сам-то стоял далеко позади нас, на лугу.
Чуткое ухо Клуни уловило сказанное солдатом. Он спрыгнул с помоста и, крепко схватив дрожащего бедолагу, пинками выгнал его из строя.
— Видите этого негодяя? — прокричал Клуни. — Он усомнился в том, что я — ваш предводитель. Знай-те, Клуни Хлыст видит и слышит все. А теперь смотрите, и пусть это послужит уроком всякому, кто дерзнет усомниться во мне.
Избитый до полусмерти солдат лежал, содрогаясь, на земле. Крысы смотрели затаив дыхание. Солдат умоляюще ловил взгляд единственного глаза Клуни.
— Хозяин,
Крак!
Мощный хвост взвился вверх, и отравленный боевой шип вонзился между глаз несчастного. Армия в ужасе смотрела, как по телу жертвы прошла судорога, бездыханный бедолага вытянулся у ног Клуни. Равнодушно пнув лапой мертвое тело, Клуни Хлыст пошел к воротам кладбища.
Поход к Рэдволлу не обещал быть легким: нужно нести таран и все прочее, необходимое для штурма. Штурмовать придется, видимо, утром завтрашнего дня. Клуни не собирался таиться. Чтобы устрашить врага, его армия подойдет к самым воротам аббатства в открытую и в полном вооружении.
Клуни взмахнул штандартом. Хорек забил в барабан, и Клуни Хлыст заорал что есть мочи:
— На Рэдволл! На штурм! Пленных не брать! В дрожащем от зноя воздухе над дорогой раздались крысиные крики:
— Клуни! Клуни! На штурм! На штурм!
*21*
Матиас бредил. Ему казалось, что он идет по темной пещере. Из глубины его звал чей-то голос: — Матиас, Матиас!
Голос казался почему-то знакомым, но мышонку некогда было задумываться о том, кому он принадлежит. Матиасу было необходимо как можно скорее найти меч. Вдруг в могильном сумраке пещеры перед ним возник розовый куст, залитый бледным голубым светом. Откуда здесь, в темном подземелье, свет? Каждый шип на стеблях куста напоминал меч. Матиас заговорил, обращаясь к кусту:
— Скажи, роза, где мне искать меч?
Верхний цветок вздрогнул, и между лепестков появилось лицо Мафусаила.
— Матиас, друг мой, я не могу тебе помочь. Проси о помощи Мартина. А мне пора уходить.
Лицо старика потускнело и исчезло. Медленно, едва касаясь лапами пола, Матиас шел по длинному туннелю. В конце туннеля он увидел два смутных силуэта. Он остановился возле первого, не узнавая, но чувствуя исходящее от него дружелюбие. Матиас посмотрел на второй силуэт. Что это такое? Зверь без единой лапы! Призрак с шипением распахнул пасть, показались два острых клыка и язык. Язык быстро-быстро задвигался и превратился в меч. С криком радости мышонок бросился к мечу, но первый призрак тотчас остановил Матиаса. Он даже не удивился, когда понял, что это Мартин Воитель.
— Мартин, позволь мне взять меч! — взмолился Матиас.
Голос Мартина был ласков и дружелюбен:
— Матиас, берегись Асмодеуса! Мартин держал его за плечо, и Матиасу пришлось высвобождаться силой.
— Пусти, Мартин! Я не боюсь никого!
Мартин только крепче сжал плечо Матиаса, боль пронзила его раскаленным копьем. Мартин закричал:
— Держите его, держите!
Боль все усиливалась, и Матиас открыл глаза.
— Держите его, держите!
Перед Матиасом стоял отец настоятель.
— Ой, отец настоятель, больно, — слабым голосом сказал Матиас.
Аббат вытер свои лапы чистым полотенцем.
— Ну, сын мой, вот ты и снова с нами. Конечно же больно. У тебя в плече застряла добрая половина воробьиного клюва.
Матиас огляделся:
— Здравствуй, Василика. Видишь, я вернулся! Здравствуй, брат Альф. А это кто на соседней кровати? Неужели Бэзил Олень?
— Тихо, Матиас! — сказала ему Василика. — Ты чудом остался в живых. Всю ночь ты был между жизнью и смертью.
Аббат Мортимер показал на первые лучи зари, пробивавшиеся в окно:
— Ты уже с нами, и, видишь, ты принес с собой чудесное июньское утро.
Матиас откинулся на подушки. Если не принимать во внимание адскую боль в голове и плече, ему нравилось быть живым.
— Но почему Бэзил лежит здесь? — не унимался он.
— У него небольшое боевое ранение, — сказал аббат. — Но зато он вернул нам портрет Мартина, это настоящий подвиг.
Матиас пришел в восторг:
— Портрет Мартина снова в аббатстве? Вот здорово! Старый Мафусаил готов был полезть хоть на луну, только бы достать его.
Наступило тягостное молчание. Аббат повернулся к брату Альфу и Василике:
— Оставьте нас ненадолго одних. Я хочу поговорить с Матиасом. А кроме того, ему нужен сейчас отдых.
Через полчаса, закончив рассказ о Мафусаиле, старый аббат тоже ушел. Матиас отвернулся к стене.
После всех потрясений он был не в силах ни плакать, ни горевать. Смерть друга оставила в груди чувство невосполнимой пустоты.
Матиас и сам не знал, сколько он пролежал так, подавленный горем. Только поздним утром заяц Бэзил Олень, проснувшись, попытался взбодрить его, но Матиас сказал чуть слышно:
— Бэзил, оставь меня в покое. Мафусаил умер, и я не хочу ни с кем разговаривать.
Бэзил перескочил к Матиасу на кровать и уселся рядом с ним.
— Ну, ну, приятель. Думаешь, я не понимаю, каково тебе сейчас? Это я-то, бывалый солдат! Если вспомнить всех друзей, которых я потерял в былых битвах… Нельзя же так раскисать! Будь старина Мафусаил здесь, он первый бы окатил тебя холодной водой и за уши выдернул из постели.
Матиас сел и шмыгнул носом:
— Ты правда так думаешь, Бэзил? Заяц хлопнул себя по «раненой» ноге, подмигнул и громко расхохотался:
— Не думаю, а знаю! Разве старик отдал свою жизнь для того, чтобы ты, лежа на боку, предавался жалости к самому себе? Воины так не поступают. Ну-ка вставай, встряхнись, и пусть Мафусаил гордится тобой! Давай-ка вернемся к нашим повседневным делам. Лично я умираю от голода. А ты как?
Матиас весело рассмеялся:
— Ну, когда ты заговорил о еде, я почувствовал, что тоже немного голоден.
— Вот и отлично! — вскричал заяц. — Знаешь, я бы съел сейчас целого оленя, вместе с рогами. И поверь моему слову, тут раненых кормят прекрасно.