Рефлексия
Шрифт:
Наверняка проводят ночи в тех самых стрип-барах и казино, куда нам ход заказан, — со злостью решила Вика. Почему все так несправедливо? А окажись здесь Алик, он бы немедленно задергался — не слышали ли эти девки, о чем Вика говорит, не рассмеялись бы в лицо. Им-то точно смешны подобные переживания, Светка права, они видали и не такое, у них имеется все в полном объеме, от натуральных шубок до полноценной личной жизни с мальчиками в иномарках. Который раз закрутилась, многократно повторясь, фраза из рекламного ролика: "Ведь я этого достойна". Вика не выдержала и обернулась. Девицы, действительно, смеялись и переглядывались, исчезая за дверью сортира. Значит, слышали разговор, значит, это и вправду смешно. Но ничего, мы еще посмотрим, как потом все обернется.
Смотрительница туалета тетя Валя, пьяненькая и потому благодушная, решительно преградила дорогу элегантным посетительницам, норовящим проскочить в кабинки, не заплатив.
— Ой, не могу, сейчас описаюсь! — пожаловалась светло зеленая шубка.
— Сперва три рубля заплати, а потом писайся себе на здоровье,- ответствовала тетя
— Какая бесчувственная бабушка! — воскликнула шубка в красную крапинку, суя тете Вале червонец и дожидаясь сдачи, хотя до этого всем своим видом демонстрировала, что промедление смерти подобно, в то время как подруга назидательно журчала за белой дверцей.
Девушки ушли, разбавив навязчивый запах освежителя воздуха легкими, незнакомыми тете Вале ароматами.
— Надо же, бабушка! — вслух повторила тетя Валя и покосилась на обшитую красивыми белыми панелями, такую солидную с виду, стену туалета, скрывающую под финским пластиком разрозненные куски оргалита и картона, возведенную, подобно дачным домикам, из дерьма с опилками. Стену, легко проницаемую для запахов и звуков, так что никакого труда не составляло подслушивать разговоры, ведущиеся в курилке по другую сторону. А тетя Валя любила развлекаться и изучать нравы обслуживающего персонала. Свежеподслушанный разговор Вики и Светы немало ее позабавил, но обращение «бабушка» испортило вкус дня, лишь полстакана портвейна из припрятанной в служебной кабинке бутылки несколько примирило с окружающей действительностью. Следовало как-то оправдать новое обращение или смириться с ним, и тетю Валю потянуло на философию. Считалось, что у нее нет возраста, тетя Валя и все, одни из ее ровесниц на самом деле уже нянчили внуков, другие еще крутили романы и занимались устройством личной жизни, третьи — да, всех не упомнишь… Их было не меньше десяти, тогда, когда жизнь была настоящей. Настоящей в той мере, какую могла обеспечить действительность, ибо действительность-то как раз и являла самое слабое звено, плохо соотносилась с определением «настоящее». Но все помнили о правилах игры и соблюдали их. К примеру, никто не требовал от молодой выпускницы Политехнического института Валечки Завьяловой знания электротехники в солидной организации, прячущейся под названием "почтовый ящик номер такой-то", хотя ей устроили распределение по вызову в данную организацию на должность инженера-электротехника. Свое рабочее место за столом с кульманом Валечка видела не часто, защищая честь "почтового ящика" на слетах, КВНах, выступлениях самодеятельных коллективов, а больше — по линии, называемой комсомольской. Когда требовалось встретить каких-нибудь важных персон и организовать им полноценную неделю отдыха нет-нет, никакой грязи, исключительно по свободному желанию, Валечку сотоварищи вызывали "по комсомольской линии". По той же линии двигали, но в основном мальчиков, на хорошие должности профсоюзных, к примеру, деятелей. И запрос на Валечку поступил не за успехи в электротехнике, а за то, что с третьего курса участвовала в сборной институтской команде КВНа. Знали, знали правила игры. В противовес игровой действительности, чувства, неподконтрольные действительности (потому что были и подконтрольные, взять хоть чувство гордости великороссов, хитро переплетающееся с патриотизмом или чувство опасности, внушенное наступлением холодной войны, развязанной теми еще державами), выступали прямо и открыто, то есть, гулять, так гулять, стрелять — и так далее. Увы, внезапно — для Валечки — игра с отлично отлаженными правилами развалилась, началась другая, без строгих правил, игра, претендующая на действительность подлинную. Без ложных чувств. На деле произошел обмен: чувства перестали выступать прямо, не доверяя себе, давя рефлексией или скепсисом собственных носителей, а действительность пустилась во все тяжкие: стрелять, так стрелять. И вот, вырастают новые молоденькие дурочки, какой в свое время была Валечка, и полагают, что знают о жизни все. Богатые дурочки смеются над бедными дурочками, потому что отсутствие опыта по части развлечений и трат кажется им показателем убожества, отсталости и глупости. Дурочки постарше над дурочками помладше, через три — пять лет роли меняются, младшие хохочут над потугами старших, а в их глазах уже старых, и так до бесконечности. Дурочка, впервые попробовавшая покурить травки или приложившаяся к радостям группового секса, кажется себе удивительно продвинутой и опытной. Дурочка рефлексирующая в подобной ситуации казнится и считает себя навеки — до конца недели — испачканной. А многообещающая тревога увеличившейся шкалы вен. заболеваний! А изобретение тестов на определение отцовства! И кажется дурочкам, "адептшам порока", что можно накопить его механическим путем, простым сложением грехов, количества партнеров и партнерш, отступлением от традиции. Как будто никто из них не читал, а впрочем, и не читал, сочинений несчастного безумного маркиза, посаженного за свои фантазии на цепь, под замок; сочинения и фантазии, которые не вызывают ни страха, ни отвращения, одну скуку, именно из-за механического, безжизненного накопления «греха». Наверняка в институтах так и не отменили все марксистско-ленинские неисчислимые дисциплины, и дурочкам вдалбливают с детства закон перерастания количества в качество. Или подобное знание передается генетически.
Тетя Валя отлакировала философские изыскания очередным полустаканом бодрящего напитка и обратилась к никогда не надоедающей, отшлифованной годами, ненависти, погрузилась в воспоминания о собственной молодости, друзьях и подругах и, конечно, о ней, о Королеве.
С Катей Королёвой они жили в одной комнате в общежитии, учились в одной группе, выступали в одной команде на КВНах. Обе приехали учиться в Ленинград из маленьких городков, в изобилии расположенных вдоль железной дороги Москва — Ленинград, имели сходные биографии, даже внешне походили друг на друга, как двоюродные сестры. Но Катины косы были
Примерно в это же время у них появился "на подвеске" новый режиссер, работающий в настоящем, пусть и небольшом, театре, настоящим, пусть и третьим по счету, помощником режиссера. Он научил их, студийцев, всему. Он ездил с ними по горам и весям с выступлениями, таскал их на подпольные концерты, организовывал встречи с приезжающими иностранными туристами после каждой подобной встречи в первый отдел являлся человек в костюме цвета мокрого асфальта и задавал вопросы, а с некоторых требовал письменный отчет, причем всегда безошибочно определял, кому именно есть что рассказать. Они частенько лгали и изворачивались, ведь приходилось скрывать совершенно невинные вещи, вплоть до подаренной зажигалки, но своему режиссеру рассказывали все, приукрашивая действительность в другую сторону.
В черном свитере грубой вязки с воротником под горло, в длинном, вязаном же шарфе, он казался им Князем Тьмы, Королем Порока. Десять молодых дураков и дурочек приобщались к вкусу бренди, купленного в «Березке» на чеки, к пряному дыму неизвестной простым смертным конопли, к совместным безумным ночам с акробатическими трюками и немыслимыми переплетениями тел, когда не знаешь, где чьи руки, и чья плоть в данную минуту в тебе. Когда изыском из изысков представлялось шампанское, через воронку вливаемое в сокровеннейшее из отверстий женского тела. Когда они сами себе казались участниками умопомрачительной черной мессы, стоящими над простодушной серой толпой, почти бессмертными. И приобщение к истинному искусству, гениальным творцом которого был Он, давало им право на вдохновенное сумасшествие. Конечно, Королю в полной мере могла соответствовать только Королева. Конечно, официальный брак не для таких, как они, о нет! И они взлетали все выше, качели раскачивались, королевская чета правила безраздельно, неизменно исполняя ведущие роли во время совместных ночных и дневных бдений.
А тем временем комнаты в коммуналках, причем у Королевы — служебная, никак не хотели превращаться в отдельные благоустроенные квартиры, а тем временем Королева, несмотря на свою многоопытность, понесла и имела неосторожность сказать о том Его Высочеству. И ведь неизвестно, кто был виновником, так сказать, биологическим отцом, но Король повел себя удивительно по-мещански, как последний представитель презираемой толпы: он захотел узаконить отношения. Королева же предпочитала аборт. Будь на ее месте любая другая из их компании, все закончилось бы примитивно, неинтересно и по-человечески счастливо.
Катя отказалась наотрез, за что была бита по лицу, после чего облита слезами и покрыта поцелуями и угрозами. Несколько дней она терпела, но Король известил Катиных родителей, лично смотавшись в захудалый городок ее детства и заручившись их согласием и обещанием приехать на выходные, чтобы подействовать на дочь, давно отбившуюся от рук. У родителей появился шанс: молодой энергичный рычаг управления в виде будущего зятя, пусть пока беспутного, но не безнадежного. Этого Королева не выдержала.
Вот когда выплыл на свет божий интимный дневник режиссера, подробно описывающий что, когда, с кем и в какой позиции, рисующий опыты с шампанским и свальным грехом, эксперименты с кантермопсом, содержащим кодеин, и прочими медицинскими препаратами, не говоря о диетической конопле. К дневнику прилагались неведомо кем сделанные фотографии, правда, кроме самого автора дневника и одной из девушек (не из их круга, буфетчицы, к тому же глупенькой и скверной актрисы), с которой Катя вечно собачилась, никого разобрать на них не представлялось возможным. А выплыл дневник не где-нибудь, а в районе стола большого начальника, того самого, что помог Кате удержаться на работе после больнички.
И внеурочно появился человек в костюме цвета мокрого асфальта, и долго беседовал с Катей — об этом знала только Валя, и то случайно. И снова появился человек в костюме, и долго беседовал с каждым из них, включая Катю, вызывая по одному и со всеми вместе. И ту девушку, буфетчицу, различимую на фотоснимке, уволили с плохой рекомендацией, а режиссера посадили, одни говорили, что за наркотики, другие — за аморальное поведение. Никто же не ходил никуда ничего узнавать, все как-то сникли и испугались. Но их не преследовали, даже не разогнали студию, взяли другого режиссера, старенького. Катя, впрочем, вскоре уволилась сама, вышла замуж. Муж, номенклатурный работник, только-только получил отличную квартиру. О роли жены в истории с режиссером работник знал лишь в общих чертах, но Катя довела до его сведения главное: красивую женщину всегда рады оговорить.