Реформатор

Козлов Юрий Вильямович

Он давно привык, что путь к главному (если он пролегает через отвлечения и частности) странным образом превращает это самое (страстно желаемое) главное в ничто, то есть отнимает у него смысл.

Процесс подменял собой результат.

Простое (неиспорченное лишним знанием) сознание, подумал Никита, лучше воспринимает и сохраняет истину.

Простое (идеальное?) сознание увиделось ему в образе прохладного сухого погреба, в то время как сознание непростое (отца, Саввы, да и его самого) — то ли морозильной камеры, мгновенно превращающей истину в лед, так что уже и не разморозить, то ли микроволновой печи, превращающей истину в… пиццу?

«Что

такое икона применительно к современным условиям? — между тем продолжил Савва. — Да тот же телевизор в каждой квартире. Прямоугольное пространство истечения благодати. В принципе, весь так называемый двухтысячелетний прогресс можно свести к постепенному превращению иконы в телевизор, а затем в компьютер. Как прежде люди смотрели на икону в красном углу, так нынче смотрят в телевизор… опять же в красном углу. Они смотрели и хотели получить какие-то доказательства, услышать какие-то слова. Сейчас то же самое, только в стопроцентно интерактивном, так сказать, режиме. Телевизор — это синтез внутреннего голоса души и внешнего голоса Бога, не верить ему невозможно, как прежде невозможно было не верить чуду. Вот почему, кто пишет икону, в смысле, определяет, что показывает телевизор, тот и… в нехорошем смысле имеет так называемое общественное сознание. Надо только знать что показывать. Ну, а второй аспект национальной идеи, — продолжил Савва, — заключается в том, что русский народ в случае свободных выборов однозначно проголосует за ту власть, которая — по факту — обеспечивает его дешевой водкой. Грубо говоря, в России вечной будет та власть, при которой человек, где бы он ни жил — в пустыне, тундре, тайге, степи, на дрейфующей льдине — в любое время дня и ночи тратит не более пятнадцати минут на то, чтобы выйти из дома, или где там он в данный момент пьет и закусывает, и вернуться с водчонкой. При этом никакого значения не имеет, обеспечивает ли эта власть целостность страны, заботится ли о пенсионерах, укрепляет или разрушает здравоохранение и образование, гоняет или пестует прессу. Знаешь, как это называется?» — строго посмотрел Савва на Никиту.

«Идиотизм», — честно, то есть так как думал, ответил Никита.

«Мудрость, — возразил Савва, — Народ верит в икону — телевизор — то есть верит в Бога. И одновременно верит в водку, то есть в Вечность».

«А в конечном итоге верит в правительство, которое дурит его с помощью телевизра и спаивает дешевой водкой», — сказал Никита.

«В основе самых сложных избирательных, властных и прочих политических технологий лежат бесконечно простые вещи, — продолжил Савва, — настолько простые, что многим умным людям они кажутся даже не несущественными, а несуществующими. Внутри же этих вещей возможны любые варианты».

…В этот момент раздался звон разбитого стекла, тюлевая занавеска рванулась в открытую форточку, как если бы ее потянула невидимая рука… рынка?

«Какая-то сволочь разбила балконную дверь», — Савва, схватив со стола нож, грозно двинулся в комнату.

Теоретически злоумышленники могли забраться на балкон по водосточной трубе.

Никита, вооружившись двузубой непонятного назначения вилкой, много лет невостребованно провисевшей на стене, устремился следом.

Скрестивший руки на груди, свесивший буйную седую голову отец никак не отреагировал на шум.

Он не мог принять участия в поимке злоумышленника.

Стекольный звон показался Никите мелодичным, как если бы в балконную дверь врезался ангел.

Не зажигая

света, Савва, аки тать в нощи (если, конечно, отвлечься от того, что он был у себя дома), подкрался к дыщащей теплым лиственным ветром и дождем двери, резко сдвинул занавеску.

На балконе и впрямь бился ангел, хотя нечто определенно не ангельское присутствовало в его гибком черном теле, намертво заблокированных в чугунной решетке жестко структурированных крыльях.

Никита побледнел: дельтапланеристка!

Еще больше он побледнел, когда она стащила с головы шлем, сбросив (как излишек воды с вершины плотины) поверх плотно облегающего тело черного резинового комбинезона лавину золотых волос.

Никита узнал ее.

Впрочем, некоторое время он сомневался, как и должен сомневаться человек, собирающийся обратиться к другому человеку, которого прежде видел… во сне.

«Здравствуй, Цена, — сказал Никита. — Значит это ты летаешь в церковь на дельтаплане?»

«Сегодня не долетела, — ответила Цена, высвобождаясь из крыльев. — Наверху тихо, а внизу очень сильный ветер. Я не с пустыми руками, — извлекла из рюкзака икону. — Хотела, как сейчас принято, передать в дар родной церкви. Чтобы об этом потом написали в “Православном Дорогомилове”».

Было темно, и Никита не сумел рассмотреть, что именно изображено на золотом в красной рамке поле. Единственно, ему почудилось какое-то движение на иконе, но это могла быть игра света и тени.

«Что это за икона?» — спросил Никита.

«Не знаю, — ответила Цена. — Мне подарили ее в Крыму».

«Кто подарил?» — спросил Никита.

«Ты будешь смеяться, — ответила Цена, — но мне подарил ее… дельфин. Я загорала на камнях в бухте, там глубоко, он подтолкнул ее ко мне носом. Странно, она наверное долго была в воде, но краски нисколько не поблекли. Это необычная икона, — тихо сказала Цена Никите, — на ней, как на экране, меняются сюжеты. Я думаю, отец Леонтий — новый настоятель церкви — сообразит, что с ней делать… Да, а откуда вы знаете как меня зовут? — спросила она. — Разве мы знакомы? Хотя тебя, — посмотрела на Никиту, — я вроде бы видела… сверху возле церкви».

«Многие люди в этом мире незнакомы, — странно пошутил, обдав их живейшим запахом вина, Савва, — но мир не становится от этого ни лучше, ни хуже».

«Как и люди, — пройдя по битому стеклу аки посуху, Цена вошла в дом. — Похоже, я прилетела куда надо».

Часы

Никита уже не помнил, когда впервые увидел Ремира и Енота.

Быть может, в день, когда Савва показал ему «живые часы истории».

А может, в день, когда тот объяснил ему суть мирозданья.

Если конечно это случилось не в один и тот же день.

В иные дни Савва объяснял Никите суть мирозданья по десять раз на дню, и каждый раз это были правильные, хотя и взамоисключающие объяснения.

«Во всяком случае, не менее правильные и не менее взаимоисключающие, нежели сама сущность объясняемого мира», — как-то заметил Савва.

В понятии «мироздание», как в периодической системе элементов, уживались тяжелые, стремящиеся к центру земли радиоактивные металлы, рвущиеся в атмосферу, легкие, как жребий приговоренных к смерти, газы, равно как и всевозможные сконструированные, то есть существующие лишь теоретически, соединения типа «менделевий», или «правдий» (элемент, открытый в 1962 году — в аккурат к полувековому юбилею самой тиражной в то время советской газеты).