Реформатор
Шрифт:
«Постараюсь», — Никита подумал, что если он иногда все же ощущает грань между реальностью и волшебным мешком, то Савва давно (как кот?) сидит в этом мешке. Сейчас для Саввы существовали только два человека: он и президент. Остальные — лишь в той степени, в какой могли помешать (отдалить), или помочь (приблизить) их встрече (у).
«Бери дежурный джип, — сказал Савва, — он мне пока не нужен. Скажешь водителю, что я разрешил. Странно, — более внимательно посмотрел на Меру, — что она не понимает по-русски. Наверное, она из этого… Енохова колена, которое отправилось на Марс. Проверь, у нее должны быть светлые волосы на лобке».
Никита испугался, что
«Ты думаешь, — спросил Никита у Саввы, — у меня будет возможность проверить?»
«Вне всяких сомнений, — рассмеялся Савва. — Зеленые глаза — это как разрешительный свет светофора. Это — всегда “да”».
«Но ведь природа не создала девушек с красными глазами, — спросил Никита, — чтобы всегда “нет”?»
«Не создала, — согласился Савва, — иначе человечество давно бы вымерло».
Никита полагал, что пустит в дело отвертку вечером на водяном матрасе, но пришлось гораздо раньше — в раздевалке Водного клуба, где он и Мера разделись, чтобы облачиться в резиновые, непромокаемые с длинной «молнией» на животе комбинезоны.
В просторной, пустой (члены Водного клуба, видимо, предпочитали отдыхать в других местах) раздевалке Никита чуть замешкался. Когда же обернулся, прикрывая полотенцем, не сказать, чтобы победительно восставшую (в незнакомых местах, с новыми девушками она вела себя, как трепетная лань, или пуганая ворона) плоть, увидел, что прекрасная Мера, презрительно отбросив полотенце, молча смотрит на него.
Плоть совершенно не напоминала восклицательный знак. Скорее, удлиненную, но определенно смотрящую вниз запятую.
Никита подумал, что подобный знак препинания в данном предложении совершенно неуместен.
Зеленые глаза Меры светились в сумраке раздевалки. За дверью стояла такая тишина, что было слышно, как тонко жужжит комар, вдохновленный (в отличие от Никиты) близостью обнаженного женского тела. Вот только цели у нас разные, вздохнул Никита.
«Твой наряд восхитителен, — нервно произнес Никита, — потому что твой наряд — одна сплошная добродетель».
Плоть плавилась в зеленом огне, как пластилин. Удлиненная запятая превращалась в практически невидимую точку. Никита понял, что напишет предстоящий диктант на двойку.
Плоть и сознание следовало немедленно разъединить, растащить по разным углам (ринга), как готовых убить друг друга взбесившихся боксеров. Кажется у Ницше Никита читал, что женщины преклоняются перед теми мужчинами, у кого инстинкт доминирует над сознанием, и презирают тех, у кого наоборот.
Мера тем временем наехала сферической грудью, овальным животом на широкий солнечный луч, как на шлагбаум. Никита явственно разглядел в направленном свете прожектора-луча, что волосы на лобке у нее… светлые. Значит Савва прав, тупо подумал Никита, она… марсианка?
Нелепейшая эта мысль развела по разным углам не инстинкт и сознание, но сознание и сознание, то есть две его части. Та часть сознания, которая контролировала инстинкт, в мгновение утратила контрольные функции, поскольку Мера оказалась… марсианкой и, следовательно,
Минус на минус дал плюс.
Ничто более не сдерживало рвущийся в бесконечность (в созвездие Рака?) инстинкт.
Впрочем, краем уходящего сознания Никита успел зафиксировать первопричину высвобождения инстинкта, вычленить основное звено в цепи: луч-лобок-Марс-плоть. Белая птица (больше чайки, но меньше альбатроса) под острейшим углом скользнула между гладью воды и гладью окна раздевалки, изменив на мгновение световой баланс, послав в сумрак раздевалки отраженный от крыла луч, на который налетела Мера.
Никита широким шагом гладиатора приблизился к ней, опрокинул на мешки со спасательными жилетами, овладел (оплодотворил), как и положено мужчине инстинкта, совершенно не думая о такой чепухе, как ответное удовольствие партнерши. В конце концов, цинично решил гладиатор-Никита, какое это имеет отношение к России, к национальной идее? Разве Марс — субъект Федерации? И еще подумал, отваливаясь от содрогающейся на мешках с жилетами Меры, что в шортах, в голубой рубашке она казалась худощавой, стройной и даже хрупкой. Однако же, обнаженная, оказалась немыслимо, как египетская пирамида, широка в бедрах. Если, конечно, бедра евреек-марсианок колена Енохова не увеличиваются в размерах на манер земной мужской плоти. В линиях гладкого коричневого тела Меры победительно наличествовала иная, нежели в мужчинах, сила. Женщина, умиротворенно подумал Никита, даже хрупкая и стройная, как лотос, всегда мощнее, шире мужчины, потому что создана Господом для других целей.
Они носились, рассекая воду, обгоняя стрекоз на мотоцикле, иной раз заваливаясь в пенные волны на крутых виражах, потом сидели на дебаркадере за столиком клубного кафе под тентом. Официант в белом кителе, как капитан, звал Никиту в путешествие по карте вин. С помощью имеющихся у Никиты денег было трудно проложить на этой (марсианской?) карте достойный, а главное, долгий маршрута. Но инстинкт был сильнее денег. Никита заказал самое дорогое шампанское.
Второй раз он овладел икающей шампанским Мерой в… кабинке женского туалета. Она присела на крышку унитаза. Никита опустился на колени, прижался лицом к светлому лобку. Ему не давала покоя дурацкая мысль, что Мера — это Цена наоборот, так сказать, ее противоположность, анти-Цена. Одна летала на дельтаплане. Другая рассекала волны на водяном мотоцикле. Одна была светловолосая, но… с темным лобком. Другая — темноволосая, но с лобком светлым. Было и еще одно обстоятельство, заставлявшее Никиту думать именно так. Но он пока не вполне в нем разобрался. Никита жалел, что рядом нет Саввы. Тот бы мгновенно (Никита в этом не сомневался) разрешил все недоумения.
Должно быть, он слишком надолго и без выраженного намерения припал к лобку, потому что Мера, в очередной раз икнув, сонно поинтересовалась: «Что ты чувствуешь?»
«Чувствую себя стражником, — ответил Никита, — у врат, из которых все мы вышли. А еще, — добавил после паузы, — блудным сыном, возвращающимся… домой».
«Красиво, а главное, концептуально обобщаешь, — заметила Мера. — Много разного народа стражничает у этих врат, — продолжила она. — Но далеко не каждый блудный сын возвращается… домой, — поставив ногу на биде, продемонстрировала Никите всю ширь врат, весь простор некогда оставленного блудным сыном дома. — Если, конечно, не считать за возращение смерть в процессе. Хотя, наверное, более однозначного возвращения не бывает».