Река играет
Шрифт:
– Тебя ведь это зовут! – говорю я Тюлину.
– Зовут, – отвечает он невозмутимо, тем же философски-объективным тоном, каким говорил о лодке и проказах реки. – Иванко, а Иванко! Иванко-о-'o!
Иванко, светловолосый парнишка лет десяти, копает червей под крутояром и так же мало обращает внимания на зов отца, как тот – на вопли мужика с того берега.
В это время по крутой тропинке от церкви спускается баба с ребенком на руках.
– Баба идет, – говорит он мне, глядя в другую сторону.
– Ну? – говорит баба злобно, подходя вплоть к Тюлину и глядя на него презрительным и сердитым взглядом. Отношения, очевидно, определились уже давно: для меня ясно, что беспечный Тюлин и озабоченная, усталая баба с двумя детьми – две воюющие стороны.
– Чё еще нукаешь? Что тебе, бабе, нужно? – спрашивает Тюлин.
– Чё-ин'o, спрашивает еще… Лодку давай! Чай, через реку ходу-то нету мне, а то бы не стала с тобой, с путаником, и баить…
– Ну-ну! – с негодованием возражает перевозчик. – Что ты как'a сильна пришла. Разговаривашь…
– А что мне не разговаривать! Залил шары-те… Чего только мир смотрит, пьяницы-те наши, давно бы тебя, н'eгодя пьяного, с перевозу шугнуть надо. Давай, слышь, лодку-те!
– Лодку? Эвон парень тебя перемахнет… Иванко, а Иванко, слышь? Иванко-о!.. А вот я сейчас вицей его, подлеца, вытяну. Слышь, проходящий!..
Тюлин поворачивается ко мне.
– Ну-ко ты мне, проходящий, вицю дай, хар-ро-шую!
И он, с тяжелым усилием, делает вид, что хочет приподняться. Иванко мгновенно кидается в лодку и хватает весла.
– Две копейки с нее. Девку так! – командует Тюлин лениво и опять обращается ко мне: – Беда моя: голову всеё разломило.
– Тю-ю-ли-ин! – стонет опять противоположный берег. – Перево-о-'oз!..
– Тятька, а тятька! Паром кричат вить, – говорит Иванко, у которого, очевидно, явилась надежда на освобождение от обязанности везти бабу.
– Слышу. Давно уж зеват, – спокойно подтверждает Тюлин. – Сговорись там. Может, еще и не надо ему… Может, еще и не поедет… Отчего бы такое голову ломит? – обращается он опять ко мне тоном самого трогательного доверия.
Угадать причину нетрудно: от бедняги Тюлина водкой несет, точно из полуштофа, и даже до меня, на расстоянии двух сажен, то и дело доносятся
– Кабы выпил я, – говорит Тюлин в раздумье, – а то не пил.
Голова его опускается еще ниже.
– Давно не пью я… Положим, вчера выпил…
И опять Тюлин погружается в глубокое раздумье.
– Кабы много… Положим, довольно я выпил вчера… Так ведь сегодня не пил!
– Так это у тебя, видно, с похмелья, – пробую я вывести его на настоящую дорогу.
Тюлин смотрит на меня долго, серьезно и чрезвычайно вдумчиво. Догадка, очевидно, показалась ему не лишенною основания.
– Разве-либо от этого. Нонче немного же выпил я.
Пока таким образом Тюлин медленным, мучительным, но зато верным путем подходил к истинной причине своих страданий, мужик на той стороне окончательно лишился голоса.
– Тю-ю-ю… – чуть слышно летело оттуда, из-за шороха речных струек.
– Разве-либо от этого. Это ты, братец, должно быть, верно сказал. Пью я винище это, лакаю, братец, лакаю.
IV
Между тем тщетно вопивший мужик смолкает и, оставив лошадь с телегой на том берегу, переправляется к нам вместе с Иванком, для личных переговоров. К удивлению моему, он самым благодушным образом здоровается с Тюлиным и садится рядом на скамейку. Он значительно старше Тюлина, у него седая борода, голубые, выцветшие, как и у Тюлина, глаза, на голове грешневик, а на лице, где-то около губ, ютится та же ветлужская складка.
– Страдаешь? – спрашивает он у перевозчика с улыбкой почти сатирическою.
– Голову, братец, всеё разломило. И от чего бы?
– Винища поменьше пей.
– Разве-либо от этого. Вот и проходящий то же баит.
– А лодку у тебя, гляди, унесет.
– Как не унести. Просто-таки и унесет.
Оба смотрят несколько времени, как вздрагивает, точно в агонии, опрокинутая лодка.
– Давай паром, што ли, – ехать надо.
– Да тебе надо ли еще ехать-то? Чай, в Красиху пьянствовать?..
– А ты уж накрасился…
– Выпито. Голову всеё разломило, беды! А ты, может, лучше не ездий.
– Чудак! Чай, у меня дочка там выдана. Звали к празднику. И баба со мной.
– Ну, баба, так, стало быть, не миновать ехать, видно. Э-эх, шестов нет.
– Как нет? Чё хлопаешь зря? Эвона шесты-те!
Конец ознакомительного фрагмента.