Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
Александр Александрович, увидев на цесаревиче Преображенский мундир, удовлетворенно кивает.
– Я рад, - торжественно говорит царь сыну, - что ты любишь этот полк. Он не раз добывал славу русскому оружию на полях сражений.
Почти вся царская семья в сборе. Нет только великого князя Георгия Александровича. Но это ни для кого не новость: Гога почти всегда опаздывает.
Часы в вестибюле бьют одиннадцать. Император хмурит брови. Сегодня, в день панихиды, Гога мог бы быть и поточнее.
И словно
Император сияет. Сыновья сегодня порадовали его. Они подчеркнуто выразили свое уважение к его вкусам. Это несомненно будет отмечено чинами двора на панихиде.
Александр Александрович торжественно поворачивается к выходу. Сквозь широкие стеклянные двери видно, как во дворе выстраиваются живым коридором возле парадной лестницы гвардейские офицеры.
Итак, высочайший выход.
Но... что такое?
К императору, растерянно разводя на ходу руками, приближается унтер-шталмейстер. Выясняется, что заказанные накануне к одиннадцати часам четырехместные сани запаздывают.
Царь дергает плечом, поворачивается к жене и сыновьям.
Пять минут двенадцатого.
– Ваше высокородь, Генералов еще раз руку за пазуху сунул, и чегой-то у него там - щелк! Я как раз рядом шнурок завязывал.
– Ваше высокородь, Осипанов с тротуару сошел. По мостовой прохаживается.
– Ваше высокородь, Андреюшкин на своем предмете надрыв бумаги сделал.
«Может быть, они хотят, - думает ротмистр, - подать жалобу или прошение? На высочайшее имя? Остановить царский выезд и на глазах у публики всучить императору какую-нибудь петицию? О каких-нибудь там несправедливостях. И тут же об этом в газеты. Царю неудобно будет не ответить... Значит, хотят подать бумагу? Нет, судя по дерзким физиономиям, дело не в бумаге».
Десять минут двенадцатого.
Александр Александрович, заложив руки за спину, подходит к шталмейстеру. В чем дело? Где выезд?
Старый дворцовый слуга дрожит как осиновый лист. Сбиваясь и путаясь, он говорит какие-то несвязные слова; их величество изволили приказать камердину подавать к одиннадцати, а кучеру ничего не пересказали, а камердин...
– Хватит, - обрывает шталмейстера царь и возвращается к семье.
Пятнадцать минут двенадцатого.
– Ваше высокородь, Канчер, Горкун и Волохов бегут от дворца на Невский!
– Ваше высокородь, Генералов и Андреюшкин открыто чего-то друг у друга спрашивают.
– Ваше высокородь, Осинанов им знаки подает. Рукой машет.
«С минуты на минуту, - думает жандарм, - из дворца должен выехать опаздывающий
Ротмистр вскакивает. Глаза его стекленеют. Он чувствует, что волосы на голове даже слегка шевельнулись...
– Варламов! Борисов!
– в ужасе шепчет ротмистр, хватая за рукава вошедших в лавку агентов.
– Брать! Немедленно! Всех! Но тихо, без шуму. И все наблюдение - ко мне!
В лавку входят сыскные. Жандарм уже овладел собой.
– Свергунов и Стаин берут Генералова и Андреюшкина, Тимофеев - Осипанова. Живо! Остальные помогают. Извозчиков сюда, городовых! Чтоб быстро все было!
– Ваше высокородь, а Канчера с Горкуном? Да еще Волохов с ними...
– Шелонков! Свердзин! Шевылев!
– командует ротмистр.
– Отправляйтесь за этими троими! Да побыстрее!
Он поворачивается к хозяину лавки. Грек, как рыба, выброшенная на берег, судорожно открывает и закрывает рот.
– Чтоб никому ни слова!
– показывает жандарм хозяину кулак.
– А то... Ясно?
И быстро выходит на улицу.
...Борьба неравная. Двадцатилетние юнцы бессильны перед натренированными, натасканными на такие дела сыскными, перед огромными, медвежьего обличья городовыми. По два-три человека на одного. Ломают руки, щелкают наручниками, выхватывают свертки. А из переулков уже выкатываются возки и сани.
Заломив Генералову руки за спину, двое агентов падают вместе с ним в первые сани.
– В участок!
В следующий возок вталкивают растерянного бледного Пахома. Волосы у него растрепаны. Под глазом синяк. Шапку сбили.
– В участок!
Осипанов успевает оказать сопротивление. Когда его хватает сзади за руку первый агент, он, не оборачиваясь, бьет его ногой, но в это время огромный, как слон, будочник наваливается сбоку, обхватывает и так сжимает его, что Василий даже теряет на секунду сознание.
Канчера берут просто. Увидев полицейского, он бледнеет, оглядывается, сует руку в карман, но агент мгновенно выворачивает ее, и Канчер обмякает.
Горкун пытается бежать. Ему подставляют ногу. Поскользнувшись, он падает. Его бросают в сани, как неживого.
Сразу же после этого берут Волохова.
Ротмистр, наблюдавший всю операцию от начала до конца, удовлетворенно поглаживает усы. Уж что-что, а изымать с улицы нежелательных лиц в охранном умеют.
А на тротуаре уже роится толпа. Прохожие, забыв про весну и солнце, лихорадочно расспрашивают друг друга о случившемся.
– Господин, - обращается к ротмистру благообразный старичок, - вы не могли бы объяснить, кого это только что арестовали?