Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
– Ты не обижаешься, Володя?
– виновато спросил Наумов.
– Ну вот еще - за что?
– Я совершенно не понимаю, - пожал Наумов плечами, - для чего Керенскому понадобилось сравнивать наши работы...
– Не понимаешь?
– Миша Кузнецов нагнулся над партой.
– А ты подумай получше, тогда поймешь.
– Это из-за его брата?
Володя быстро встал, посмотрел в окно.
– Может быть, выйдем на улицу? Погода, кажется, теплая.
И первым пошел к двери.
...Володя и Кузнецов спустились в вестибюль, вышли на крыльцо. Сырой ветер принес из Владимирского
– Из Петербурга никаких известий?
– спросил Миша.
– Нет, - односложно ответил Володя.
Они дошли до угла гимназии. Вдоль белой монастырской стены медленно двигалась вереница убогих людей: слепцы с поводырями, горбуны, юродивые, безногие на костылях.
– Богомольцы тоже весну почувствовали, - сказал Миша, - двинулись по святым местам.
Володя долго и молча смотрел на убогих.
– Для чего живут эти люди?
– задумчиво спросил он.
– Какой смысл их жизни? Они не трудятся, не создают ни материальных ценностей, ни идей...
– Божьи люди, - неопределенно сказал Миша, - отмаливают перед всевышним грехи человеческие.
– Ты серьезно?
– обернулся Володя.
– Конечно, нет.
– Жизнь этих людей - сплошное страдание, - Володя говорил медленно, тихо, грустно.
– Что может радовать их? В чем удовлетворение их жизни? Молитва?.. Но ведь они ежедневно убеждаются, что голос их не доходит ни до бога, ни до царя, ни до богородицы - положение-то их нисколько не меняется. И они не делают ни малейшей попытки изменить его...
– А зачем им менять свое положение?
– Миша Кузнецов, казалось, целиком был на стороне убогих людей.
– Они твердо знают: на земле счастья нет, земная жизнь дается человеку на муку, на страдание, а счастье ожидает человека на небе. Но чтобы заслужить это счастье, нужно на земле отмолить все свои грехи. Вот они и ходят по церквам, по монастырям, святым местам.
Володя усмехнулся:
– Господин Кузнецов, вы сегодня шутите неудачно. На тройку с минусом.
– Я готовлюсь ко второму уроку Керенского. Его ведь хлебом не корми, только расскажи что-нибудь божественное.
– Прекрасное устроил господин Керенский прощание со своими предметами, - голос Володи был насмешлив и едок.
– Лучше не придумаешь. Выпускники Симбирской гимназии хором поют о своей благопристойности, любви к начальству, святому евангелию и обожаемому монарху.
– И тем самым как бы диктуют попечителю учебного округа донесение в Петербург: Симбирская-де гимназия весьма сожалеет о том, что в ее стенах учился когда-то Александр Ульянов.
Володя резко повернулся к Мише, радостно заблестели карие глаза.
– Ты понял это, да?
– А кто же этого не понял? Я все-таки думал о Керенском лучше, - Кузнецов поморщился.
– Он спасает честь гимназии. Если только можно назвать это честью.
– Как ты думаешь, тебе дадут теперь медаль?
– Думаю, что нет,
– Из-за Саши?
– Естественно.
– Ты знаешь, все на тебя теперь смотрят как-то особенно... Все от тебя чего-то ждут...
– Чего же именно?
– Не знаю... Ну, чего-нибудь такого... необыкновенного.
– Необыкновенного?
–
– Может быть...
– А что ты будешь говорить? О каком писателе?
– Откровенно?
– Откровенно.
– Я скажу, что мои литературные симпатии принадлежат одному стихотворению Некрасова.
– Какому?
– Угадай...
Володя повернулся к Мише, лицо его стало строгим, голос звучал глухо:
Не может сын глядеть спокойно На горе матери родной, Не будет гражданин достойный К отчизне холоден душой, Ему нет горше укоризны... Иди в огонь за честь отчизны, За убежденье, за любовь... Иди и гибни безупречно, Умрешь недаром; дело прочно, Когда под ним струится кровь...– «Поэт и гражданин»?
– Да
– Неужели ты это прочтешь?
– А что?
– горько усмехнулся Володя.
– Ты же говоришь, что все ждут теперь от меня чего-то необыкновенного.
– Но только не этого...
– А почему?
– Володя вызывающе прищурился.
Миша Кузнецов заволновался.
– Я не случайно спросил... Керенский обязательно вызовет тебя. Он же понимает, что переборщил, расхваливая Наумова. Теперь он даст тебе возможность уравняться... Чтобы со стороны все выглядело справедливо.
– Хорошо, я прочту другие стихи.
– Какие?
Володя проглотил подошедший к горлу комок, начал тихо:
Милый друг, я умираю Оттого, что был я честен; Но зато родному краю Верно буду я известен. Милый друг, я умираю, Но спокоен я душою... И тебя благословляю: Шествуй тою же стезею.– Добролюбов?
– испуганно прошептал Миша и оглянулся.
– Предсмертное послание Чернышевскому?.. Ты с ума сошел?
– А потом я прочитаю для учителя русской словесности Симбирской классической гимназии господина Керенского еще одно стихотворение. Последнее. Чтобы его патриотические чувства были удовлетворены полиостью.
Голос звучал твердо, жестко и даже зло: Не плачьте над трупами павших борцов, Погибших с оружьем в руках, Не пойте над ними надгробных стихов, Слезой не скверните их прах! Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам. Отдайте им лучший почет: Шагайте без страха по мертвым телам, Несите их знамя вперед!