Река, текущая вспять
Шрифт:
— Если я вас правильно понял, — скромно вставил Бастибалагом, — наш многотонный парусник приманили, «приворожили», как вы говорите, силой мысли? Боюсь, мне в это трудно поверить!
— Дорогой Бастибал, — вздохнул Тольгом, — вы недооцениваете способности наших барышень. Я их знаю как облупленных, и меня удивляет только одно: почему корабли входят в порт так тихо, а не врезаются в причал со всего маху…
— Да… — довольно протянул капитан, — впечатляюще.
— Скажите, господин Тольгом, — поинтересовался Томек, — как получается, что все матросы остаются здесь? Неужели никому в голову не приходила мысль уплыть?
Тольгом
— Друзья, добро пожаловать на Несуществующий остров. Отсюда не возвращаются. Никогда.
Глава четырнадцатая
Загадка
— Черт! — рявкнул Бастибалагом. — Хотел бы я посмотреть, как кто-то помешает нам отплыть, если мы этого захотим!
— Ага, — подтвердил Томек, — мы здесь погостили, но пора и честь знать…
Он пытался сохранять спокойствие, хотя его обуревало ужасное волнение.
— Друзья, — снова заговорил Тольгом, — я понимаю вашу растерянность, но вы должны понять, что сотни матросов испытали то же смятение, услышав подобные речи. Посмотрите на них: после стольких лет они по-прежнему самые счастливые люди на свете! У них есть жены, дети…
— Не о том речь! — отрезал Бастибалагом. — Скажите нам, наконец, почему невозможно покинуть этот остров? Кто-нибудь пробовал?
— Те, кто рискнул, теперь, увы, на том свете. — вздохнул Тольгом. — Позвольте объяснить почему… Вы, конечно, любовались радугой, приветствующей новых гостей Несуществующего острова. Бесподобное, доселе не виданное зрелище, не правда ли? Та же радуга появляется, когда корабль, парусник, баркас или даже плот отдаляется от острова и выходит в открытое море. Но как только судно к ней приближается и пытается под ней проплыть, изумительная радуга становится черной. Нет картины ужаснее, уверяю вас. Потом поднимается густой туман и с нашего острова больше ничего нельзя увидеть. Одно верно: судно, большое или малое, тонет и гибнет в пучине морской. Это одна из величайших тайн. Подумайте как следует, лучше отступиться и научиться жить здесь. Поверьте, нет климата мягче нашего, нам всего хватает, мы разводим коров и овец, земля плодородна, и мы выращиваем все что нужно…
Тольгом описывал остров, но Томек и Бастибалагом уже его не слушали.
Вторая половина дня была отведена под прогулки. Тольгом проводил гостей на вершину холма, откуда хорошо был виден весь Несуществующий остров. Трудно было без головокружения смотреть на такой крошечный клочок земли посреди бесконечности. Томек пытался сделать довольное лицо, но, несмотря на великолепную панораму, его мутило от мысли, что придется навсегда здесь остаться.
В своих мыслях он постоянно возвращался к Ханне. И зачем жить дальше, если нет надежды увидеть ее снова?
А как же Ишам, которому он обещал вернуться? И вода из реки Кьяр, которую надо ему принести?
Вечером он изо всех сил пытался уснуть. Он слушал, как Бастибалагом ходит взад-вперед по соседней комнате. Никто не мог заснуть — ни Томек, ни матросы. Они столько всего пережили за несколько часов! Сначала ужас при виде зловещей радуги, потом восхищение дивной красотой, затем счастье при виде земли, преумноженное
Посреди ночи Томек проснулся. Он увидел сон, в котором Мари уверенно говорила ему: «Ты хочешь покинуть остров? Я не сомневалась. С тех пор как я увидела, что ты готов пересечь лес в одиночку, я знаю, что ты храбрый мальчик и способен на все! Конечно, у тебя все получится…»
Занималась заря. На острове еще спали. Томек решил, что опаснее всего стать рабом привычки. Нескольких дней достаточно, чтобы уговорить себя остаться, а недели — чтобы убедить себя окончательно. Особенно если остров в самом деле такой замечательный, каким его описал Тольгом. Нет, определенно не надо ждать. И, главное, нельзя задумываться.
Томек бесшумно оделся и на цыпочках вышел из хижины. На пляже он нашел рыбацкий баркас, запрыгнул в него и начал грести в открытое море. На кровати он оставил лишь коротенькую записку:
Дорогой господин Бастибалагом, я попробую пройти через черную радугу. Если я не вернусь, оставьте себе этот охотничий нож как память обо мне и попытайтесь жить счастливо на Несуществующем острове.
Он захватил с собой только флакончик с ароматом, который ему подарила Пепигома, и мешочек с монеткой Ханны. Он решил, что монетка — это наверняка талисман, потому что до настоящего момента он не так плохо выпутывался из разных передряг. Остров постепенно таял в рассветных лучах, а когда Томек обернулся, он увидел на горизонте радугу. Как и говорил Тольгом, она ничем не отличалась от той, которую они наблюдали накануне. Такая же яркая и величественная. Томек греб еще минут двадцать, прежде чем краски стали бледнеть. Времени хватило бы, чтобы вернуться. Ничто ему не мешало это сделать. «Поворачивай назад, — убеждал себя Томек, — плыви в порт, поставь баркас там, где ты его взял, вернись к Тольгому, закутайся в теплое одеяло и никому не говори о своем безумстве». Но руки сами продолжали сжимать весла, и он не повернул назад.
— Господи, помоги, — простонал он, как только радуга из грязно-серой превратилась в черную.
Это было гораздо страшнее, чем он мог себе представить. Томек прекратил грести и оставил баркас дрейфовать. Вода стала неподвижной и черной, как в мертвом озере. Он окунул в нее пальцы: ледяная. Прыгнуть в такую воду невозможно. Сгустился серый туман. В полной тишине он услышал ритмичный скрип со стороны радуги, как раз тогда, когда снова налег на весла. Звук походил на скрип плохо смазанной телеги, или, скорее, на… Томек знал этот звук, но не осмелился назвать его. Внезапно он различил над собой движущуюся тень и сразу понял, что это — качели…
Гигантские качели с чудовищно скрипучими железными крючьями висели на радуге. В плотном тумане слышался только этот ритмичный скрип. Жизнь остановилась. Томек засомневался, бьется ли еще его сердце. Он дрожал от сырости. Он попробовал грести, чтобы немного согреться, но баркас не продвинулся ни на миллиметр. И тут он увидел тварь, сидящую на качелях. Он не представлял, что может существовать создание столь отвратительное. Это была женщина. Она выглядела лет на сто пятьдесят: тощая, на костях висели дряблые лохмотья бледной кожи.